Будни учебы

Как мы позже узнали, запись в батальон  достигла 3.500 человек. Но… одно дело запись под влиянием возбуждения, другое дело — решение на следующий день. В общем, явилось на сборный пункт уже меньше, а после приема, отбора, медицинского осмотра, в казарме очутилось около 2.000 женщин в возрасте 18-35 лет. Трудно сразу сказать, нз кого состояли эти 20 сотен молодых женщин. Как я уже писала, было немало титулованных особ, очень много студенток (курсисток» как их тогда звали).

Нужно сказать, что в России в 1878 году был основан первый в мире женский университет — «Высшие бестужевские курсы», много было также и сестер милосердия. Не знаю, какой именно процент, но много было также и простых вдов, мужья которых погибли на фронте. Крестьянок в Питере набрать было трудновато, но была не одна сотня солдат, лица и фигуры которых были так схожи с Бочкаревой, что в их крестьянском происхождении трудно было сомневаться. Люболытно, что было немало девушек и дам из состоятельных и знатных фамилий, которые очутились в батальоне вместе со своими бывшими кухарками и горничными. Вот уж подлинно демократический батальон вышел… Было очень и очень нелегко привести «в христианский вид», в военное обличье эту пеструю, «многоплеменную» массу». Бочкарева не желала пускать мужчин дальше плаца для военных занятий. Она резонно хотела обходиться только своими силами.

Канцелярия, правда, была временно в ведении нескольких пожилых офицеров из военного министерства, но внутренний распорядок должен был быть налажен нами самими. Неудивительно поэтому, что солдаты, вышедшие из военных семей, как например я сразу же выдвинулись на командные посты. При первом-же осмотре моего «зала», впоследствии помещения второй роты, Бочкарева наметанным взором заметила аккуратность моей постели, шкафчика, обмундирования. Надо еще сказать, что наш папа всегда обращал внимание на нашу выправку, как если бы мы были сыновьями, и это тоже привлекло внимние.командира. — А ты что — видно, где строй проходила? Я вытянулась по-военному. — Так точно, Ваше Благородие, проходила. Строй, лагерную жизнь, походы, умею командовать. Мои соседки с удивлением воззрились на меня, но Бочкарева улыбнулась, очень довольная. — Молодец! А то меня тут стали просто «товарищем Бочкаревой» звать. Солдаты, — возвысила она голос, — меня в строю и по службе нужно звать: «товарищ командир». А ежели просто по душам тогда, Марьей Леонтьевной, — я не гордая… Понятно? А ты, где строй проходила? — снова повернулась она ко мне. — В первом петроградском отряде герл-скаутов (в России так назывались герл-гайды). — Чего» чего? — опешила Бочкарева. — Скауты. Эта такая организация молодежи. — Ага, — вспомнила Бочкарева. Это которые без пианов с палками ходют? Тааак, значится, там? — И кроме того, мой отец боевой полковник, теперь на фронте. Он приучил меня к военному распорядку.

Добре. А как тебя зовут? Нина Крылова, товарищ командир. Добре. Ну що будешь тут у меня, Нина, ударом взвода. Вроде как сразу унтер-офицер. Я, чтобы лычки заслужить, два почти года пот и кровь проливала, свою и чужую, а ты, видишь, без году неделя. Хорошо иногда бабой-то быть… Круглая простая физиономия нашего командира сияла благодушной улыбкой. — Значит, ты мне здесь помогать будешь. Крой всех почем зря, делай из них заправских солдат. А еще вот нужно мне адъютанта, чтоб учет завел, да с газетчиками, да с иностранцами объясниться мог.

А меня тут все обступают — дыху нет. А их всех тоже ведь на легком катере к чортовой матери не пошлешь — они нам пользу, рекламу приносят. А мы ведь для шуму-то и существуем. Я еще с утра познакомилась с высокой крепкой Мусой, дочерью знаменитого героя русско-турецкой войны, адмирала Скрыдлова. —Да вы, товарищ домандир, возьмите Магдалину Скрыдлову. Она хорошо грамотная, тоже из военной семьи и языки хорошо знает.

— А это, может, из каких аристократок? — Простое лицо Бочкаревой презрительно скривилось. — Не люблю Я белоручек. А ну ее к шуту. Я сама простая и простых людей люблю. Как раз в эту минуту из соседнего зала донесся высокий чистый голос Муси, разучивавшей с подругами, виноват, с товарищами солдатскую песню «Бородино».. — Вот, если бы эта высокая, которая поет, подошла? Хорошая, кажись, девка! — Да это и есть Скрыдлова, товарищ командир… Так Муся была назначена адъютантом батальона. Мы впоследствии с него еще больше подружились и вместе прошли весь страдный путь нашего батальона. Она была что-то около 8 раз ранена, также, как и я, заслужила боевые награды и была произведена в поручики. Еще недавно я имела радость встретить ее в Брюсселе, такой же живой, энергичной и готовой хоть сейчас опять в бой за Россию. Что ни говори,а батальон проверил многих И кто вышел из этой перековки с честью, оказался Человеком с большой буквы. Или, как весело говаривала Бочкарева, «есть за что подержаться!».

Первые строевые занятия были почти целиком заняты речью командира батальона. На большом дворе мы выстроились по-ротно — уже было составлено 8 рот — два батальона. Вид был смешной, но, право же, импозантный. Надо полагать, что извне мы представляли собой смешную картину — две тысячи молодых женщин в солдатской -форме, не пригнанной и не привычной, с остриженными головами (ах, эти головы — в зеркале трудно было узнать самое себя).

Но ни у кого не было и тени улыбки — даже у двух десятков молодцоватых подтянутых унтер-офицеров. Бочкарева «в полном параде»: в своих блестящих новеньких погонах и сиянии своих боевых орденов, вышла на средину прямоугольника. — Товарищи, — начала она своим громким отрывистым начальническим голосом. — Я еще раз обращаюсь ко всем вам с предупреждением: еще не поздно уйти из наших рядов, хотя и без волос. Солдатская служба — тяжелая служба, особенно для женщины. Уж я то испытала это на своей собственной шкуре.

Но если вы взялись за гуж — нужно будет держаться прямо до самой невозможности. Так что, ежели есть, которые хочут уйти — пущай обратятся ко мне теперь же, потому как дальше будет еще круче. Мне нужно из вас быстро домашнюю дурь выбить. Для солдата казарма должна быть родным домом. Про все домашнее баловство забыть нужно. Жучить я буду — страх. Не потому» что Бочкарева такая свирепая баба, а потому что нам: на фронте слезочки, сюсюканье, да ахи, да охи не надобны.

На душе должны солдатские мозоли быть. Я вот на душу вашу мозоли и набиваю. И на ухи — тоже, потому что я ругаться буду по-солдатски и вам тоже советую. Увидите на фронте сами, как частенько крепкое слово упавший дух ворочает. Так что поблажки не ждите. Буду жучить, греть, что надо. Дыху не дам ни лентяям, ни нытикам, ни белоручкам. Если надо будет, морду чистить буду. Хоть это по уставу и не полагается, но для пользы дела все можно…

Тут она по просту, «по-солдатски» облегчила нос пальцами, важно достала платок из кармана, утерлась и, не торопясь, спрятала платок в карман. Никто не улыбнулся. Было не до того.

— Вы -сами должны понять, товарищи, — важно продолжала Бочкарева, — что я в месяц никак из вас взаправдашних солдат сделать не смогу. Но и не это важно. На фронте вы все не как убивцы нужны, а как пример дезертирам — мужикам, это вот, де, до чего дошло: бабы взялись за винтовку, свою Родину защищать, если мужики дрогнули.

На то мы и называемся «женский батальон смерти». Может, нам всем даже и погибнуть придется, но пущай наша кровь Родине послужит.. Ежели придется в деревянном пальте землю грызть — то хоть бы не даром — для ради Матушки Рассии. — Один какой трус нам на всю Рассею сраму наделает. Так что мне не так вашая стрельба, как дисциплина н образцовое поведение нужно… Вот еще есть, наверное, многие! которые хочут поскорее в отпуск, на улице да дома мужскими штанами повертеть, похвастаться. Имейте в виду, что цельный месяц никто никуда отсюда не выйдет. Если какие свидания, то тут и с моего разрешения.

Посылок ни откуда не разрешаю получать — все солдаты равны. Денег — не больше 3 рублей на рыло. Курить ежели кто хочет, пожалуйста, даже рекомендую. В окопах курнуть — первое дело. Пока тут будете строй и словесность проходить. Скоро и винтовги вам будут. Лучшие унтеры с вами заниматься будут. Но упаси вас Вог кому глазки делать — за это буду выставлять в полтора счета, а мужик мигом на губу пойдет…

Так и знайте, товарищи, может, Бочкарева неплохой человек и неплохой товарищ. Не здря меня простая солдатня любит — все «Яшка» да «Яшка»… Но Бочкарева — командир — не приведи Господь, какая язва! Так что, товарищи-бабы, держись крепче, не хныкать. Помните, как Суворов говорил: «трудно в учении, легко в походе». А перед вами поход, фронт, бои, может, и смерть. Голову выше, ребята… А если кто чувствует заранее, что кишка тонка, не выдержит — скатертью салфетка. Нам поменьше, да получше нужно. В конце нюня — присяга, а потом — на фронт. Которые потом ушедши, дезертиры, — под суд по законам военного времени… Сколько уже лет прошло, а это первое наставление нашего милейшего командира до сих пор звучит в ушах. Хорошо она тогда сказала перед строем: прямо, мужественно, искренно…

И правда, в тот же вечер больше ста женщин попросили их выписать. Но их не провожали шуточками или насмешками. В глубине души каждой из оставшихся мучительно зудел вопрос: «а выдержу ли я сама такую жизнь?». В следующие дни Бочкарева стала сама увольнять десятками. Несколько солдат припрятали пудру — вон. Шляпку повесила над кроватью на гвоздике — тоже вон. Кое-кто не выдержал, перемигнулся с бравым инструктором — вон сразу же без объяснений.

Недостаточно вежливо ответил, небрежно оделся, не вышел на занятия по женским причинам, Откуда-то получил пирожные, завизжал, увидев мышь, — вон, вон, вон… У одной при проверке под мужскими кальсонами (самая отвратительная штука в мире) оказались кружевные панталончики — вон. Не сразу утром встала — вон. Хихикала во время мертвого часа — вон, не выдержала, всплакнула— вон… Так же свирепо тянула Бочкарева и унтер-офицеров. Но если в первое время эти мужчины, в большинстве своем бравые георгиевские кавалеры, плохо скрывали под усами насмешливые улыбочки, то и это скоро перевелось.

Мы относились к своим обязанностям с такой искренней добросовестностью и 80% из нас так превосходили по культурности этих самых унтеров,-что. уже через несколько дней мужчины занимались с нами с искренним удовольствием. Конечно, во всем этом было так много комичного, особенно для боевого старого солдата.

«Бабий строй»… Я и сама теперь пе могу многого вспомнить без смеха, например, линию грудей в строю. У мужчин эта ровная линия получается легко, а попробуйте ее установить у нас, если у каждой грудь на свой лад? С ростом было еще легче, но линия грудей, гордость всякого строя, всегда представляла у нашего батальона криво-ломаную линию. Многие солдаты имели, что называется, «Божью благодать» — бельфамистую высокую и полную грудь, которая в женском платье была «у места», но в мужской гимнастерке выглядела особенно демонстративно. А при упражнениях в беге — получалось такое колыхание, что даже Бочкарева не могла удержаться от смеха…

На наше счастье никто не мог наблюдать вблизи наших занятий. Только изредка из окон соседних домов можно было сквозь деревья в бинокль видеть двор нашей казармы, и готова держать пари, что хозяева этих окон дорого продавали эти места, как на спектакли… Мне и Леле все эти строевые занятия не были трудны — нас уже «обломали» скаутские отряды.

Но остальным, не видевшим никогда в жизни строя, было нелегко, особенно, когда команду принимала сама Бочкарева. К их счастью, ей приходилось «фигурировать» на тысяче и одном митинге, говорить зажигательные речи. Она, кажется мне, все больше и больше начинала верить, что ей суждена историческая роль спасительницы России. Но и верно — в те сумасшедшие времена все могло быть, тогда судьба России висела на волоске. Если бы Бог дал России тогда более сильного, чем Керенский и политически более опытного, чем генерал Корнилов — может быть, не писала бы я этих строк, живя вдали от любимой родины…

Мы мало в тот период следили за политическими событиями. Приходилось страшно уставать физически (нас гоняли здорово — «барский жирок вышибали»), да и других забот был полон рот. Особенно у меня с моей головокружительной карьерой… Только и знали мы, что с фронта идут сведения самые неутешительные. Знаменитое наступление «Керенского» началось и сразу же остановилось — фронт не поддержал выступлений ударных частей. Опять наступило затишье. Советы и большевики расшатывали душу фронтового солдата все больше и глубже. Чтобы поддержать боевую силу фронта, кто-то, очень неумный, надумал собрать лучших солдат в отдельные «ударные части». Таким образом, полки, лишившись своей опоры, своего костяка, стали слабеть еще больше. Массовое дезертирство еже не начиналось, но массовое неповиновение уже было постоянным явлением.

Создавшиеся в каждом полку комитеты обсуждали решения командиров и выносили резолюцию о том, следует ли их выполнять. Солдаты еще стояли на фронте, но драться уже не Хотели. Керенский, принявший на себя звание Главнокомандующего (никогда ие бывши даже солдатом), но ставший на самом деле «Главноуговаривающим», носился по фронту и произносил свои речи.

Но многомиллионная солдатская масса, усталая и изверившаяся, с большей охотой прислушивалась к речам большевиков: те обещали рай сразу же, конец войне, возвращение домой, дележ помещичьей земли (по 10 десятин на брата), раздел капиталов (по 20.000 рублей на каждаго — пойди проверь)… И что вообще, ежели сбросить «кровопийц», то нужно будет работать не больше 4 часов в сутки и все будет в порядке — сыты, пьяны и носы в табаке.

Россия плохо живет, потому что «царь кровавый» с помещиками и капиталистами сосут кровь трудящихся, а вот сбросим их и будет рай земной… А для того, чтобы сбросить их — «долой войну» и «вся власть советам!»… Программы такого сорта и такие лозунги были понятны каждому простому сердцу И каждым нехитрым усталым мозгам.

Никто другой не мог так беззастенчиво врать и обещать. А противопоставить всему этому . большевицкому злу было нечего. ИлИ, может быть, не нашлось никого, кто бы противопоставнл что-либо ясное. А за такую пропаганду, увы, никого не вешали!.. Ореола Императора не было. Временное Правительство все резче показывало свою слабость в бою с советами. Немцы, разумеется, широко пользовались бездействием русских армий, перебрасывали свои части на западный фронт, широко «братались» и спаивали целые русские части.

Выпушенная Лениным газета «Окопная Правда» шла чуть ли не миллионным тиражей и раздавалась бесплатно. Откуда большевики брали такие деньги, можно было только догадываться, хотя и без догадок это было всем ясно. Недаром же ведь прозорливый генерал Людендорф, начальник штаба германской армии, разрешил Ленину с его товарищами проехать из Швейцарии в Россию через Германию. Он знал что делал. Для него Ленин и его большевики были лучшими союзниками.

А мы, между тем, тренировались совсем всерьез. Часов по шесть в день уходило только на один строй, нужно было «обломать нашу городскую деревенщину», как не без презрительности говорила Бочкарева. «Словесность» приходил нам преподавать какой то полковник из Генерального Штаба. И надо честно сказать — уже после нескольких дней военного обучения мы все начали чувствовать себя что «МЫ уже МОЖЕМ»… Появилась не только уверенность в своих силах, но и какая то гордость. Все мы знали, что наш «женский батальон смерти» — первая в истории воинская часть (после легендарных эскадронов амазонок, которые, по рассказу Геродота, выжигали себе правую грудь, чтобы лучше владеть оружием, и раз в год выбирали из взятых в плен мужчин себе мужей). Мы УЖЕ начинали чувствовать, что мы будем, хоть, может быть, и не очень первоклассными, но все же солдатами. Те из нас, кто обладали известной культурой, начинали все ярче чувствовать, что неожиданный исторический экзамен мы, женщины, УЖЕ начинаем выдерживать и что даже в сфере военной, вековой прерогативе мужского пола, мы можем им, мужчинам, не уступить. Если и не в физической силе, то в организованности и в силе духа. Это ощущение окрыляло нас.

Да и в самом деле — я обращаюсь теперь к мужской объективности — разве не ставили нас, женщин, веками в подневольпое положение? Разве не запрещали нам учиться, идти вперед, разве не делали нас ТОЛЬКО предметом роскоши, матерями, хозяйками, подневольными рабынями?.. Как можно было прогрессировать, обогащать свой ум и свою душу, когда «нормально» от девушки требовалось в 18 лет выйти замуж и быть производительницей — каждые полтора года рожать детей? Мудрено ли, что в таких условиях женщина оставалась позади? Но революция уже произошла — женщина завоевала себе права, которых она была лишена в течение тысячелетий — ПРАВА РАВНОГО ЧЛЕНА ОБЩЕСТВА. Женщина уже никогда не уступит своего права на образование, на свою жизнь, на свое сердце, на возможность рожать, когда ОНА этого хочет, строить жизнь но своим планам, а но по планам мужчины, И скоро мир увидит, кто духовно выше: мужчина с его упрощенным грубым умом и черствой душой или женщина с ее чуткостью, впечатлительностью и гуманностью. Если тысячелетиями воспитывать женщину, как рабу или как полурабу (еще Наполеон презрительно отозвался о женщине, что «природа создала их быть нашими рабынями» и что «самая замечательная женпгина — это.та, которая имеет наиболыпее количество детей»).

Но женщина УЖЕ добивается полного равенства, уже стремится хоть немного облегчить себя от тяжкого бремени биологического долга, навьюченного нам материнства, и скоро способности женщины помогут ей стать на один уровень с мужчиной и кое где даже стать выше его. Конечно, женщина никогда не будет хорошим профессиональным боксером или грузчиком, но разве это теперь нужно для жизни, когда человеческие мозги придумали все, чтобы сделать мужскую физическую силу практически ненужной в жизни…

Ах,-впрочем нет, беру свои слова обратно. Мужская сила нужна, чтобы нас женщин, баюкать на руках! Мужчина который не может поднять на руки свою любимую, недостоин звания мужчины и не имеет морального права жениться! Вуаля!.. Выкусили, товарищи в штанах?

Итак, мы занимались строем и словесностью — Бочкарева обламывала нас совсем всерьез, и, действительно, наш батальон из «бабьего строя» стал превращаться во что то, похожее на воинскую часть. Бочкарева не стеснялась выгшибать балласт —каждый день летели за двери «непотрафившие» ей женщины, но таких становилось все меньше и меньше: мы старались во всю, со всей охотой и старательностью, любопытно, чго Бочкарева, сама очень религиозная, сразу же ввела регулярные молитвы, а в воскресенье к нам приходил полковой священник служить обедню.

(В церковь даже строем Бочкарева нас еще не решалась водить). Не могу не отметить, что особенно вечерние пропетые молитвы чрезвычайно дисциплиниругоще действовали на самых вольномыслящих. Тишина зала, женщины утомленные от трудного дня, полумрак, короткие приказы на завтра и потом прекрасное пенье «Отче Наш» и «Царю Небесный» как то смягчали и успокаивали душу. И мы ведь знали, что приблизительно в это время ВСЯ Российская армия — эти 13 миллионов людей, одетых, как и мы, в военные шинели, вверяют Творцу свою судьбу об их маленьком личном счастье, о мире и спокойствии своей души и Родины н о сохранении жизнн в очередном бою… В эти незабываемые минуты

над мощным инстинктом Родины поднимался еще высший — преклонение пред Творцом: «Да будет воля Твоя». Именно эта фраза снижала нашу горделивую мысль о том, что мы — герои, до скромной мысли, — что мы все — слабые дети Бога и только маленькие слуги своей страны… Нужно еще добавить, что пел наш батальон прекрасно. Много было чудесных голосов для запевал — начиная с Муси Скрыдловой, и хоровые песни мы пели с упоением. Бочкарева очень одобряла это пение, хотя, мы всегда старались отвлечь ее от участия в нем — она пела, как скрипучая несмазанная телега, грубым мужским «пропойным» басом. Думаю, что минуты, когда мы все собирались «попеть» — были одними из счастливейших в нашей казарменной жизни.

f«Словесность» далась нам легко.. Вероятно, 90% нз нас били хорошо грамотными, процентов 60 — со средним образованием, процентов 25 — курсистки. Был один врач, три «поповны» и даже бывшая монахиня. Почему она была «бывшей» — не могу и сказать. Да, совсем забыла сообщить, что у нас в батальоне оказалось до 30 георгиевских кавалеров — правда, с медалями за храбрость — все сестры милосердия. Оказалось, что две таких медали были и у Муси Скрыдловой: она уже не раз бывала на фронте, на передовой линии.

Георгиевские кресты были только у «отца-командирши» Бочкаревой. Господи, как мы завидовали с Лелькой этим «георгиевцам». Черно-оранжевая ленточка казалась верхом славы и величия. Наполеон показал себя великим психологом, когда обронил: «За красивую пуговицу человек пойдет на смерть»… Пусть это грубо и утрировано сказано, но «что-то» есть резонное в этой мысли.

Лично я работала, можно сказать, с остервенением: положение взводного обязывало. Я раньше других вставала и позже ложилась, ох, где была прежняя нега в мягкой девичьей постельке!… Мы все словно помешались на «лучше, чем у других», а Бочкарева. только подзадоривала это соревнование. Я должна с гордостью сказать, что мой взвод скоро стал самым лучшим. В связи с этим Бочкарева не жалела чинов и отличий; уже через две недели я носила лычки старшего унтер-офицера. Также, как «на дрожках», выдвигались: мой ротный командир княжна Татуева, тоненькая, всегда бледная, всегда выдержанная, никогда не смеявшаяся, «невыносимо воспитанная», как втихомолку о ней отзывалась Бочкарева; крупная, энергичная и боевая Муся Скрыдлова., крестница Государя; веселая хохотушка Оля Прохорова, убитая в первом же бою, и, наконец, массивная Тася Дубровская, так сказать, — прирожденный командир, которую все слушались — порой и сама мать-командирша.

Все это были будущие офицеры. Карабкалась вперед и моя Леля, но только потому, что я ее сама вытягивала наверх. При ее прочих великолепных качествах —. храбрости, самоотверженности и дисциплинированности, Леля была, что называется, «индивидуалистом» — командовать другими она не умела… Мы —. я, Леля и Тася очень сошлись. Нас называли то «три мушкетерши», то «трое бойких», то «дикая дцвизия»… И в самом деле — дикой веселой энергии у нас быдо хоть отбавляй… И, чорт побери — нам всем очень хорошо было ВЕЗ мужчин— пап, братьев, женихов, мужей, прочих «долгоштанных» представителей «сильного пола». И отнюдь не чувствовали себя «слабенькими»…

Постепенно самую крупную роль после Бочкаревой стала играть Муся. Не только потому, что ее отец был известен всей России, но и благодаря ее личным «командирским качествам», необычайной энергии, жизнерадостности И знанию языков. Ее отец, будучи во время Турецкой Войны 1877 г. за освобождение славян, еще лейтенантом, как-то на Дунае, с совершенно безумной смелостью бросился в атаку на турецкие мониторы (тогдашние броненосцы) на простой шлюпке, вооруженной минами, прикрепленными к длинным шестам.

Этими минами он не потопил мониторов, но наделал так много грому и огня, что те решили убраться по добру, по здорову. По секрету говоря, Мусе было только 17 лет. Но представительная наружность и имя отца — они вместе пришли записываться — помогли ей смазать вопрос о возрасте. Впоследствии, после ранения Бочкаревой, она стала командиром батальона.

Среди других ярких впечатлений особенно врезалось в память первое в жизни ощущение «своей винтовки». Это было просто упоительно… Во время великой войны в русской армии было три рода винтовок. Военное министерство оказалось достаточно умным, чтобы не дать нам самый легкий тип. От легкой винтовки-карабина отдача была так сильна, что наши нежные непривьшпие плечи были бы «вне боя» после нескольких десятков выстрелов. Нам дали более тяжелые «кавалерийские» винтовки, которые имели меньшую отдачу (чем легче оружие — тем сильнее отдача от выстрела боевым патроном). Но напрасно Бочкарева строго на строго приказала после распределения их и первой чистки не брать их в руки. Я, образцовый, можно сказать, взводный, выставив против налета своего же командира «сторожевое охранение», разрешила всему своему взводу няньчиться с винтовками. Да, действительно, мы няньчились с оружием и как восторженные дети с игрушками и как заботливые матери со своими детьми. (Да, чтобы не забыть — у нас в батальоне было несколько настоящих матерей — вдов офицеров, которые оставили своих детей, чтобы пойти отомстить врагу. Как было странно думать — «солдат-мать»)… Итак, мы провели несколько вчеров в рассматривании, щелкании, упражнениях, прицеливании н прочих радостях совсем детского типа.

Конечно, никто из нас не подумал ни на минутку; что это — орудие смерти, что, может быть, из этого вот именно дула вылетит «пуля смерти», а этот вот острый штык войдет в человеческое тело… Мы просто наслаждались данной нам новой игрушкой, хотя все психологи говорят, что пристрастие к оружию — чувство специфически мужское.

Смешно вспомнить — первый вечер с оружием был несомненно самым счастливым в жизни нашей казармы. Эта выдача оружия была как бы признанием со стороны Родины наших прав и обязанностей настоящего солдата. Более впечатлительным казалось, что истомленная Россия вручает нам дрожащими руками оружие и с налитыми слезами глазами умоляет о спасении. И все мы были полны горячим желанием показать себя достойными этого доверия и этой немой мольбы.

Первый сон около стоек, где ровными рядами стояли винтовки, был особенно глубоким и радостным. Я заметила, то не раз и не два мои солдаты ночью поднимали головы, окидывали внезапно оживившимися глазами стойки с оружием и опять засыпали со счастливой улыбкой на лице. Без оружия мы были неудачные, смешные кандидаты в солдаты — скорее каррикатура, чем солдаты. Но с винтовкой в руках мы становились полноправными защитниками своей любимой Родины.

Из воспоминаний Нины Крыловой, поручика Российской Армии, Кавалера Ордена св. Великомученика Георгия Победоносца.

Б. Солоневич. Женщина с винтовкой. Буэнос-Айрес, 1955 г., 151 с.