Гений-разрушитель | Знания, мысли, новости — radnews.ru


Гений-разрушитель

Ленин на броневике

Ленин на броневике

«Товарищи! Ваи вот твердят — «защищайте свою родину, убивайте врага, подчиняйтесь офицерам». А я вам говорю: Родина она выдумка буржуазии для околпачивания трудящихся. Честный рабочий не имеет отечества. Его родина — это интернациональная семья мирового пролетариата, стремящегося освободиться от цепей капитализма. Братайтесь с немцами — они такие же рабочие и крестьяне, как и вы.

Цели империалистической бойни им так же чужды, как и вам. Не слушайтесь своих офицеров, слуг царского режима и буржуазии. Бросайте фронт и идите к себе делить землю и имущество, помещиков»!… … Резкие слова падали, как камни в воду, вздымая хаотические брызги недоуменных мыслей. Я, откровенно говоря, была прямо ошеломлена ими. Все было так необычайно: на серой башне броневика стоял небольшой человечек в штатском костюме, толстенький, лысоватый, с обыкновенной бородкой клинушком и, размахивая смятой кепкой, бросал в толпу необычайные зажигательные слова. Мне сперва все вто показалось шуткой, каким то театральным представлением: эта громадная толпа перед Финляндским вокзалом, алые знамена, плакаты: «Да здравствуют Советы Рабочих, Крестьянских и Солдатских депутатов», «Долой министров-капиталистов», «Мир без анексий и контрибуций», Рев оркестров, восторженные лица, серый броневик со смешной фигуркой наверху.

Но потом я заметила с какой необычайной жадностью прислушиваются к его словам сотни напяженных лиц рабочих и солдат и поняла, что тут ЧТО-ТО есть. Я помню — был первый настоящий солнечный весенний день. Снег еще сиял на крышах и в парках, но на петербургских улицах было уже грязное коричневое месиво. Мы с Лидой, моей сестрой, которая приехала с фронта в отпуск, долго гуляли по Стрелке, и она рассказывала мне свои переживания сестры милосердия. Хотя рассказы ея были довольно мрачны но весеннее солнышко как то заставляло забывать смысл ее слов.

Пусть кончался третий год тяжелой войны, пусть страна начинала лихорадить в первых приступах странной болезни — революции, пусть все были словно помешанными, потерявшими какой-то ориентир в жизни, но солнце пронизывало всех и все своей радостью, теплом, сиянием. Ну и, конечно, нужно еще добавить, что мне в то время не было еще 18 лет и жизнь представлялась мне чем-то средним между занимательной игрой, и веселым представлением. Рассказы Лиды входили в одно ухо и уходили в другое ухо. И когда мы наткнулись во время прогулки на этот странный митинг — я была рада новой забаве, новому развлечению. Но скоро речь странного человека на броневике перестала казаться нелепой, а стала даже пугать.

— Дорогие товарищи солдаты, матросы, рабочие, — неслись с броневика крепкие, твердые слова, словно этот маленький человечек хотел их забить, как гвозди, в головы слушателей. — Разбойная империалистическая война — это начало гражданской войны во всей Европе. Близок час, когда по зову нашего товарища Либкнехта, народы повернуть штыки против эксплуататоров, капиталистов. Мировая социалистическая революция поднимается. Германия кипит, и, может быть, завтра европейский империализм падет!…

Русская революция начала новую эпоху… Да здравствует мировая социалистическая революция! Человек широко махнул своей серой кепкой, и толпа ответила бурными криками. — Товарищи, — продолжал Ленин властным тоном, чувствуя, что он уже владеет толпой, и слова его звучали ужеприказом: Довольно проливать свою кровь за интересы фабрикантов, помещиков, капиталистов. Протягивайте братскую руку немецкому пролетариату. Ваши враги — не немецкие солдаты, а эксплуататоры и буржуазия, посылающая вас на смерть за свои интересы. Война войне… Мир хижинам — война дворцам!… Долой разбойную империалистическую войну…

Грабь награбленное!… Да здравствует власть Советов!»… Мне показалось, что в широком, чуть монгольском лице оратора проскальзывает что-то истинно дьявольское. Я невольно схватила руку Лиды и спросила соседа. — Кто это такой… там? Бородатый солдат с простым русским лицом сурово глянул на меня. — Это-то? А — Ленин… Он сказал это так просто, словно мне после его объяснения все должно было стать ясным и понятным. — Но… кто это такой — Ленин? Солдат посмотрел на меня с досадой. — Это, видать, — буржуйка? Ленина не знать? Ленин, барышня — спаситель наш… Отец родной. Глаза нам раскрывает на нашу серую жизнь. Учитель — одно слово…

— Чему же он учит? — насмешливо спросила Лида» Солдат недовольно покосился на ее форму сестры милосердия и сдержанно, но мрачно ответил: .— А вы бы, сестрица, лучше б слушали. Его даже дите понять может. А вы, ведь, кажись, образованная! Ленин, между тем, закончил свои выкрики и сопровождаемый восторженным ревом толпы, сошел с башни броневика.

Оркестры заиграли Марсельезу — тогда революционный марш. Бодрый ясный звук знакомого всем мотива несколько развеял наше смущение… Опять все показалось театром. Ликующие восторженные лица с широко раскрытыми орущими ртами невольно заражали своим волнением и восторгом. Лида засмеялась. — Как это объяснить? Хоть и непонятно всеэто, а как. то действует! — Что-ж тут непонятного? — раздался сзади голос. — Прохвост, пораженец и больше ничего! Простым людям головы мутит. Говорил молодой высокий солдат с погонами вольноопределяющагося, и с георгиевской ленточкой на борту шинели. Левая его рука висела на косынке. Славное открытое лицо было нахмуренным и сердитым.

— Как так «пораженец», — с недоумением спросила я. — А очень просто, — объяснил доброволен. —Пораженец — вто тот, кто хочет, чтобы наша Россия была побеждена в войне. Мы с Лидой поглядели друг на друга с еще большим недоумением. — Да разве есть такие? — Но ведь вы сами только что слышали — «Долой войну», «заключайте сами мир, бросайте фронт и идите делить землю»… Негодяй! —А вы, товарищ, полегче, — угрюмо сказал сзади пожилой рабочий. — Если вы это насчет товарища Ленина — за такие слова можете и ответить. — Да уже не вам ли отвечать буду? — презрительно повернулся к нему вольноопределяющийся. — А може и мне, — злобно отрезал рабочий. — Хоть видать, вы свою кровь за буржуев и пролили (он насмешливо ткнул пальцем в повязку) одначе нашего Ленина лучше нетрожьте, — зто вам может дорого обойтиться! — Не напугаешь, — вызывающе поднял голову раненый доброволец. — А видно, правда глаза режет. Кто во время войны призывает солдат не драться, а идти грабить — тот изменник и негодяй.

Слова прозвучали звонко и полновесно. Серые глаза глядели открыто и прямо, щеки зарумянились. Стычка стала привлекать внимание. — Это про кого он так? — Да про Ленина. — Это Ильич то наш — негодяй??? Как: он Ленина цапает?.. А ну, давай как ему, Митюка, в рыло, хуч ен и ерой… Около нас стала собираться группа рабочих н солдат, враждебно смотревших на вольноопределяющегося. А тот смело продолжал: — Ленин — просто немецкий провокатор. Его немцы нарочно к нам через всю Германию в запломбированном вагоне прислали, армию и народ смутить. Его не слушать, а повесить нужно.

Молодой доброволец был явно рассержен, словно Ленин оскорбил его лично. Мне он сразу показался честным, милым юношей и стало страшно, что он ввяжется тут в скверную историю. Действительно в среде окружающих его смелые слова вызвали возмущение. Резкие реплики слышались то здесь, то там. — Тожа, кусок буржуя, нашего Ленина хаит! Молод еще… — Такие вот, несознательные, только под ногами путаются… — Ерой тожа выискался. Нам, браток, что Николай, что Вильгельм — все едино: одного поля ягода — кровь народную пить! Настроение накаливалось. Какой-то молодой фабричный, истасканный, худой, видимо, чахоточный, с горящими ненавистью глазами сипел сбоку:

— Морду ему, за это набить и все тута… — Да ведь он георгиевский кавалер! — Ну так што? Через это он сволотой перестал быть, что ли? Буржуйский прихвостень! Наутюжить ому рыло! Вольноопределяющийся услышал угрозы и обернулся. — А ты, парень, осторожней на поворотах! Ты тут от фронта ловчишься, а я ужа третий год в окопах»

— Ну и дурак! Вольно-ж тебе за капитализм кровь свою проливать? — грубо отозвался фабричный. — Это чтобы буржуи на нашем поту, да крови мельены наживали? Нет, браток, таких дураков, как ты, а все меньше нонеча находится. Ленин вона умному учит — бей буржуев! Долой войну! — Но Россию то ведь нужно защищать? — воскликнул с возмущением вольноопределяющийся. — Если армия сражаться не будет — Вильгельм и сюда придет. — Ну вот. Что он тута забыл?… А надо, чтобы и у ермана тоже рабочие евонные винтовки свои побросали. Вот общее замирение и будет. Чтобы значит, без некпиев и контриоупиев…. А тем часом буржуям по шеям. Скинуть их и вольно зажить. Своим рабочим государством! — Дурак ты и больше ничего, — вспылил раненый доброволец,. — Там на фронте твои братья умирают, а ты тут политикой занимаешься. Шел бы лучше на войну, Родину защищать. — Иш ты… Роо-о-дину? А сам небось, сестрицами обложился по самое горло, а других в окопы тянет.

Ишь, кралей-то каких заимел… Грязный палец нахально ткнул меня в плечо. Здоровой рукой вольноопределяющийся резко оттолкнул парня. — Эй ты, холера ходячая, полегче с грязными лапами, а то… Брови молодого человека нахмурились, и краска гнева опять покрыла его лицо. Сстранная мысль почему-то мелькнула у меня: я подумала, что он, вероятно, еще никогда в жизни даже и не брился — так свежи и розовы были его молодые щеки. В круглом подбородке была чуть заметная ямочка — почему-то останавливавшая мои глаза. И вообще мне он сразу понравился —в нем была привлекательная смесь мальчика и мужчины, — какая-то веселая мужественность.

Но мне стало немножко страшно, когда он вступился за меня. Один, раненый, перед этими озлобленными рабочими, раскаленными жгучими словами Ленина. Я взяла его под здоровую руку и тихо сказала: — Перестаньте, ради Бога, задираться с ними, долго ли до несчастья?

Он с открытой улыбкой взглянул на меня сверху (я была на голову ниже его) и с благодарностью чуть прижал к себемою руку. — Ничего, барышня. Таким хулиганам нельзя потакать. Я на фронте не боялся, так уж тут в Питере… — Правильно, товарищ, — прервал его сбоку какой-то странный грубый голос. — Эта вот тыловая сволочь завсегда норовит: с честными солдатами задираться. — А ты откудова такой ерой выискался? — с искренним удивлением спросил худой мастеровой. И действительнобыло ему чему удивиться. К нам через толпу пробился низкий крепкий коренастый унтер-офицер с двумя георгиевскими медалями. По лицу, простому, круглому, курносому, энергичному ничего особенного-то определить было нельзя. Но по налитой крепкой груди и раздувшимся на бедрах брюкам сразу было заметно, что перед нами — женщина. Немудрено, что все невольно повернулись к ней. • — Откудова выискалась?, — с нескрываемым презрением ответила женщиина-солдат. —

Да уж, конечно, не с Лиговки, а с фронта. Такие вот дезертиры, как ты, по тылам шатаются, честных солдат задирают, а женщина на фронт пошла. Эх ты,… питерское! Очевидно, презрительная ругань из уст женщины была мастерового особенно обидной. — А ты што лаешься? В штаны вырядилась, так думаешь, что я тебе сдачи не дам? . — Ты кто? Ты так с фронтовым солдатом разговаривать будеш? Сопляк, сволочь тыловая! Тебе бы только таких вот подлелрв, как этот штатский на броневике, слушать, а потом народ мутит? Ах, ты… . Она задохнулась от раздражения. И внезапно быстрым решительным движением она так съездила мастерового по-уху, что тот полетел на землю. Солдаты в толпе одобрительна загоготали. . — Это вот по нашенски… Вот так смазала! Ай да солдатка!…

А приятели мастерового налились злобой и полезли в драку. «Солдатка», видимо, также была не прочь подраться, но я испугалась, когда увидела, что вольноопределяющийся, освободив свою руку из под моей, полез в карман, видимо, за револьвером. На наше счастье сбоку показался комендантский патруль, боевые инстинкты рабочих охладели, и мы четверо — «солдатка», доброволец и мы с Лидой поспешили выйти из толпы.

— Ну их к чорту, — презрительно бросила назад солдатка, словно сожалея, что не пришлось подраться. —Совсем задурен народ. Этот вот сукин сын на броневике с толку сбил всех, А наш народ ведь такой — ему только раскачаться… «Долой войну» … И почему таких сразу же на фонарях не вешают?… У нас на фронте снарядов теперь — хоть завались, снаряжения — сколько хошь. Армия в порядке — только сигнал дай. Теперь только бы и начать бить немчуру. А ои поди-ж ты — «долой войну»?… Предатель… Сволочь!

Все в этой крепкой бабе (именно напрашивалось слово не «женщина», а «баба») дышало решительностью и простотой. «Чувствовалось, что она повесила бы этого Ленина тут же без всяких сомнений… Не только мы с Лидой, но и вольноопределяющийся смотрели на «солдатку» с нескрываемым удивлением. Она заметила это. — Что это вы воззрились? Русскую боевую бабу не видели, что-ли до сих пор? Веселая заразительная улыбка вдруг сразу скрасила.ее веснусчатое лицо и сделала его милым и привлекательным. — Я в солдаты с разрешения Государя Императора зачислена. Мы шли по берегу канала, направляясь к Каменноостровскому проспекту. «Солдатка» сразу же «лопала в ногу» с вольноопределяющимися и, встретив офицера, четко и ловко отдала ему честь.

— Так то вы теперь заправский солдат? — с любопытством спросила Лида. — Ну, может, и не солдат, а унтер-офицер, —с комичной гордостью ответила незнакомка. — Видите — даже георгиевская «кавалеристка», — брызнула она смехом. —Этак меня в полку величают. «Кавалер ордена» — ну а баба значит, «кавалеристка»… Давно представлена к двум крестам, да вот до сих пор не получила — спор идет, можно ли их женщинам давать.

Словно кровь у нас не одна и та же — русская… — В голосе «солдатки» проскользнула обида. — Словно Императрица Екатерина не носила Георгия первой степени. Ну, теперь, может, революция обломает штабные, да канцелярские мозги. Вольноопределяющийся нахмурился, как бы что-то вспомиая. — А простите… как вас зовут? —Меня-то? А Марья Леонтьевна, — просто ответила она. И потом, заметив улыбку на лице всех нас, спохватилась. — А по фамилии Вочкарева. В полку просто Яшкой зовут. Там уж и забыли, что я — баба… — Ах, вы и есть знаменитый «Яшка»? — с внезапно оживившимся лицом повторила Лида. Да о вас на фронте мы все слышали. Это вы на место убитого мужа поступили? Бочкарева с безнадежно-шутливым видом махнула рукой.

Опять ее курносое русское лицо согрелось простой хорошей улыбкой. — Насчет меня больше треплются, чем правду говорят. Всего не переслушаешь. А только я уже два года на фронте. Два раза сурьезно ранена. — Разве вам не трудно на фронте? — невольно вырвалось у меня. — Трудно, барышня? — снисходительно оглядела меня Бочкарева. — Все в жизни, почитай, трудно. Жить тоже трудно. А только ежели нужно — то какой может быть разговор? А мне, по совести сказать, не с немцами, а со своей солдатской братвой было труднее всего воевать! — Как так? — А вот отучить их ко мне с лапами лезть. Они то все думали, раз, мол, баба, так чего и смотреть?… Ну и пришлось показать им, что я не баба, а солдат, товарищ.

Уж и начистила же я ихних морд — больше любого боксера… — Ее заразительный смех невольно передался и всем нам. Мы все, как по команде глянули на ее крепкие крестьянские руки.’ — Да, да… — продолжала Бочкарева. — Спервоначалу трудно было, а потом ничего — и я и солдаты привыкли. И теперь и совсем даже ладно живем. Я — не Машка, а — Яшка. Привыкли ребята и даже любят меня… Так по хорошему, по братски. Мужики, ежели их в руках держать — они ничего, не такой уж и плохой народишко!… Мы опять переглянулись и засмеялись, В этой боевой женщине было столько жизни» задора, веселости и смелости, что вероятно, все невольно подпадали под влияние ее жизнерадостности.

Когда она, испуганно взглянув на большие старинные часы, вынутые прямо из глубокого кармана, извинилась и, крепко пожав нам руки, поспешно ушла, вольноопределяющийся поглядел на меня с улыбкой. — Вот это называется «бой-баба». Ей Богу, вероятно, ни в какой другой .стране, кроме России, таких типов не встретить. Словно грозой освежает. И ведь знаете — она действительно на фронте очень известна. Молодец! И какой пример, нам мужчинам! Мне опять очень понравилось, как просто и сердечно сказал он все это. Я улыбнулась ему и… он тоже. Лида, очевидно заметила вто и не без какого то лукавства предложила незнакомцу зайти к нам выпить чаю. Тот сконфузился.

— Да, нет… Уж извините, сестрица. Я ведь только что с поезда. Грязный, небритый. (Я почему то опять взглянула на его розовые щеки, и мне захотелось провести по ним ладонью, чтобы проверить, есть ли там на самом деле следы противной мужской щетины?). Вот еду в отпуск долечивать руку… — Да что вы, ей Богу, стесняетесь, вольноопределяющийся, — почти начальственным тоном заявила Лида. — Мы—семья военная. Папа наш — фронтовой полковник, а мамочка — самая уютная женщина в мире.

Так, что прошу не брыкаться. Бери его, Нинка, с той стороны под жабры в плен. Мы не хуже Бочкаревой атаковать можем, когда нужно … Так «взяли мы в плен» молодого добровольца, Георгия Лукина, студента технолога, раненого под Барановичами. (Ну, вы уже догадались, читатель, что это и есть мой теперепгний муж — чего уж тут тянуть?).

Так началось наше знакомство, прошедшее через тяжелые и кровавые испытания, чтобы много лет спустя, уже .за границей, закончиться нашим счастливым браком, от которого и появился Жоренъка, «сын двух офицеров»… Теперь, почти через 30 лет, мне трудно объяснить, чем и почему нежный Жора мне сразу понравился. Первая наша встреча, которую я здесь описала, вызвала, конечно, к нему симпатию, но мне кажется, что первой ниточкой привязавшей к «моему солдатику» девичье сердце — была оторванная пуговица…

Нам тогда же пришлось снабдить Жору папиным бельем, гденго «там» не было пуговицы, и я сама (для себя лично я очень не любила делать этого) пришила ее. Жора был сиротой, ехал куда-то на Волгу к тетке и оказался этаким «безпризорным юношей». И вот, кажется, эта самая пуговица, эта маленькая женская забота «пришила» меня к высокому скромному студенту. А впрочем?… Разве можно сказать, что, как и всегда именно привязывает женское сердце? Где-то у Марк Твена Ева обдумывает, почему, собственно, она любит Адама. И приходит к неожиданному для себя самое выводу — «я люблю его, потому, что он мой и мужчина». Других причин, по моему, нет»… Н это верно. А, может был прав и Оскар Уайльд, сказав: «женщины любят нас эа наши недостатки». Жора показался мне тогда таким непрактичным, бедным, «беззащитным» против твебований овальной жизни, что мне сделалось как-то жаль его. Вот, честный русский солдат-доброволец, с Георгием, раненый, а белья у него нет; гребешок поломан, носовых платков всего два (и каких грязных — ужас, ужас1), денег видно, тоже не густо. И всего-то у него есть — молодость, смелость, простота и хорошие честные серые открытые глаза.

Так почувствовала я симпатию и жалость к Георгию Лукину, скромному герою. О втого-то, видно, и началась… Так в один день 3-го апреля 1917 года познакомилась я с тремя людьми, ^которые по своему все трое сыграли роль в моей жизни — Лениным, Вочкаревой и Лукиным. Судьба? Совпадение? Случайность? Кто скажет?…

Из воспоминаний Нины Крыловой, поручика Российской Армии, Кавалера Ордена св. Великомученика Георгия Победоносца.

Б. Солоневич. Женщина с винтовкой. Буэнос-Айрес, 1955 г., 151 с.


Комментировать


семь × = 49

Яндекс.Метрика