А все-таки она вертится!

Вопрос о дилетантизме в науке в наши дни приобрел особую остроту. Но число публикаций, разоблачающих приемы дилетантизма в самых областях знания, не идет ни в какое сравнение с валом дилетантских публикаций. Дилетантизм околонаучных карьеристов уподобляется тому сказочному чудовищу, у которого на месте одной отрубленной головы вырастают три. Тому есть основания: карьеризм в научной сфере в наибольшей степени присущ тем, кто лишен научных способностей и кто науку использует исключительно как средство получения личной выгоды. На принципиальное исправление у дилетанта нет ни времени (есть более важные дела), ни способностей, иначе бы он не был дилетантом. У дилетанта подчас отсутствует специальный злой умысел в отношении науки, в которой он орудует, дилетант работает как раз на максимуме своих возможностей, но, поскольку он находится не на своем месте, он выдает более бесполезный и даже вредный продукт, чем выдал бы на его месте ученый, просто работающий спустя рукава.

Таков уж потолок дилетанта; поэтому критика дилетантизма в конкретной научной области обычно ничем не помогает дилетанту и имеет смысл лишь для предотвращения обмана читающей публики. Нечистоплотного пешехода ведь не исправишь уборкой за ним улицы, его может сдержать только отработанная система наказаний за свинство, а улицы за ним убирают ради того, чтобы другие пешеходы не рисковали вляпаться в его грязь. Соображения внешних приличий помогают дилетанту исправлять только мелкие и простые огрехи, и то частично, поэтому из публикации в публикацию уши, как говорится, всё-таки видны. Пристанищем дилетантизма стал в последние десятилетия – более в РФ, нежели за рубежом, – национальный вопрос, в первую очередь теория нации. Этому способствует тот факт, что теория нации давно уже ассоциируется в немалой степени с именем И.В. Сталина, что делает идеологизированную безграмотную болтовню по поводу теории нации в условиях реставрации капитализма на бывшей территории СССР куда более хлебным делом, чем поиск истины в той же научной области. В этой связи следует признать весьма показательной недавнюю монографию В.Р. Филиппова о «советской теории этноса» 1 , которая самим автором преподнесена как историографический очерк. Автора не смутил тот факт, что работа составлена из целого ряда уже опубликованных в разное время «очерков» и единым очерком считаться никак не может, а как монография не состоялась уже ввиду нелепости заглавия.

Основная часть текста посвящена вовсе не «советской теории этноса», а теории нации в марксистской науке (включая советскую), что на фоне явного авторского предпочтения «гражданского» толкования термина «нация» «этническому» превращает «этнологическое» заглавие монографии в рекламный трюк, ибо в специалисты по национальному вопросу, т.е. в философы, в историки, в социологи или в экономисты автору, понимающему нацию просто как согражданство, рановато, а на то, чтобы хоть где-то сойти за этнолога, рассчитывать еще можно. В «историографическом очерке» нет ни крупицы историографии, но доктор исторических наук, как выяснилось еще на этапе подготовки работы к печати, не знает о том, что историографией «советской теории этноса» можно было бы считать лишь совокупность работ по истории ее либо исследование такой совокупности, и понимает под историографией либо историю любой писанины, либо любую писанину по истории. Правда, узнав от нас, что его работа, если даже считать ее научной, на самом деле должна быть отнесена к области никакой не историографии, а истории науки (что только и позволит ей быть включенной в историографию «советской теории этноса»), В.Р.Филиппов добавил на обложке нечто вроде рубрики: «История науки», причем поступил вполне самокритично, взяв это даже без наших советов в кавычки. Но сохранил и «историографический очерк», в результате чего титульный лист превратился в такую «неведому зверушку», что для констатации авторского дилетантизма вполне хватило бы ссылки на такой титульный лист.

В очерках, включенных в монографию В.Р.Филиппова, частично устранены те следы дилетантизма, что уже были отмечены нами ранее 2 . Народник Н.К.Михайловский наконец-то перестал быть Г. Михайловским, этнограф Е. Ревуненкова перестала быть Е.Ревунковой, Вера Николаевна Харузина наконец-то перестала быть В.Н. Харузиным и писать что-то через 10 лет после собственной смерти, к тому же в несуществующей работе, как это умудрялся делать выдуманный В.Н. Харузин в прошлых публикациях В.Р. Филиппова. Вместе с тем, мифический ИМЛ в сталинские времена по-прежнему существует 3 , а В.И. Ленин по-прежнему «солидаризируется с неким Юниусом, который подчеркивает…» 4 , что говорит о том, что наш доктор исторических наук так до сих пор и не вызубрил имя Розы Люксембург, видного теоретика национального вопроса. Но приемы дилетанта остались приемами дилетанта. По-прежнему явно вторичные ссылки, подчас чуть закамуфлированные, не оговариваются, по-прежнему В.Р.Филиппов ставит своей целью подвести «критикуемых» им авторов под заранее вынесенный приговор и, соответственно, считает своей задачей не понять смысл сказанного ими, а во что бы то ни стало не понять (зачастую, впрочем, искренне не понимая), по-прежнему автор ползет глазами по текстам, в качестве научного багажа имея почти исключительно то, что в самих этих текстах способен обнаружить, и ничего предварительно, и не обеспокоен тем, что роль критика требует всё-таки некоторого пьедестала. Ни новой научной информации, ни новых соображений (если не считать новым повторения, со ссылками или без, материалов Ю.И.Семенова, Р. Такера или А.Й. Элеза) в работе В.Р. Филиппова почти нет.

А ведь читателю было бы куда полезнее читать оригинальные тексты, чем препарированные В.Р. Филипповым и снабженные частыми следами его личных недоразумений. Легко ли, скажем, вдумываться в содержание книги или статьи, если предыдущий читатель выдрал целую массу содержательно ценных страниц, а уцелевшие снабдил странными замечаниями на полях. Такое отношение к источникам не позволяет работе В.Р. Филиппова претендовать даже на статус доксографической; если бы Диоген Лаэртский препарировал положения цитируемых или излагаемых им мыслителей под идеологический заказ, да еще и сопровождал беспочвенными насмешками каждое их второе слово, объясняя собственное непонимание не своей безграмотностью, а поголовной безграмотностью всех критикуемых им авторитетов, доксографическое значение его труда было бы почти ничтожным. Идеологическая предвзятость критики может быть присуща как дилетантским, так и профессиональным работам, но отбор чужих положений в качестве объектов критики профессионал и дилетант проводят по разным критериям: профессионал руководствуется собственным содержанием положений, а дилетант в большей степени руководствуется идеологическим отношением к их авторам, не гнушаясь оспаривать даже азбучные истины, если их угораздило попасть в текст идеологически неугодного дилетанту автора. Вместе с тем, только дилетант может не понимать, до какой степени настораживают читателя заявления с порога вроде: «Конечно же, в моих историографических очерках нет и следа каких бы то ни было личных предубеждений. Известный полемический задор этого труда объясняется неприятием научной доктрины, но ни в коем случае – не ее авторов» 5 . Объективное же содержание текста показывает, «конечно же», что личные предубеждения – отнюдь не то, чего в таких очерках «нет и следа» и что само дилетантское «неприятие научной доктрины» тоже чем-то «объясняется». «Досадно было, приступая к этому историографическому очерку, обращаться не к теоретическим трудам патриархов нашего «цеха», не к фундаментальным философским трактатам, которые могли бы определить теоретико-методологические основания антропологического знания, а, напротив, к статьям, которые, по сути, должны быть отнесены к жанру злободневной политической публицистики. Увы, по злой иронии истории, положения, сформулированные в начале прошлого столетия в статьях В. Ленина и И.Сталина, стали методологическим проклятием нашей дисциплины» , – сетует В.Р. Филиппов. Можно ли всерьез воспринимать фантазии безрукого о том, «как тоскуют руки по штурвалу». Автору, уже не раз показавшему свое незнание азов даже «нашей дисциплины», вряд ли может быть «досадно», что ему не удалось переведаться еще и с философами. «Жесткие идеологические предписания, содержащиеся в этих статьях, на протяжении всего двадцатого столетия удерживали советских ученых в пределах общепринятой догмы и, в конечном счете, предопределили теоретическую нищету российской этнологии почти на сто лет вперед» . Априорное заявление, в монографии так ничем и не подтвержденное, о том, что именно воображенные В.Р. Филипповым «идеологические предписания» марксистско-ленинской теории нации предопределили теоретическую нищету этнологии, переворачивает реальное соотношение и нацелено на то, чтобы вину за теоретическую

нищету этнологии возложить на работы, написанные в совершенно иной научной области, а именно в научном коммунизме. В литературе уже было доказано и пока никем не было доказательно опровергнуто, что этнология со всей ее теоретической нищетой имеет свои гносеологические и классовые корни и что именно эта нищета не только позволила ей, но и вынудила ее хвататься за теоретический материал, в своей области представляющий высшее достижение научной мысли, но предметно вовсе для этнологии не предназначенный. А ссылки на «злую иронию истории» могут здесь понадобиться лишь тому, кто, не имея отношения к исторической науке, не может и даже не пытается понять закономерности истории, объясняет «историю науки» исключительно способностями и степенью ангажированности конкретных ученых и игнорирует при этом тот материал, который уже имеется в литературе и обесценивает дилетантские домыслы на корню. Отсутствие знаний по рассматриваемым вопросам В.Р. Филиппов пытается прикрыть то неуместной иронией, то передержками. К числу таких передержек относится «известно», которое поставлено как раз там, где ничего ни о чем не известно, но где очень хочется поверить самому и убедить читателя. «В дальнейшем уже сам И.Сталин ревностно следил за тем, чтобы его приоритет в деле разработки «теории нации» ни у кого не вызывал сомнения. Известно, что в 1933 г. он дал Е. Ярославскому письменное указание отразить в печально знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» значение собственных теоретических изысканий в специальном разделе «Сталин и национальный вопрос» 8» 9 . Единственный приведенный пример из 1933 года В.Р. Филипповым раздувается в «И. Сталин ревностно следил», а не известное В.Р. Филиппову превращается в известное. Ведь по 1933 году нашему «историографу» не известно ничего, кроме того, что с той же надежностью «известно» М.В. Крюкову, на которого он ссылается и которого мы также процитируем: «Известно, что еще в 1933 г. он (И.В. Сталин. – А.Э.) дает Ем. Ярославскому письменное указание отразить в учебнике по истории партии «значение теоретических работ Сталина» и дополнить его специальным разделом «Сталин и национальный вопрос». После выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» заслуги Сталина как главного теоретика национального вопроса уже ни у кого не должны были вызывать сомнений» 10 . Ясно, что, добавив от себя глубокое и ценное указание на «печальную знаменитость» еще не вышедшей в 1933 году книги, В.Р. Филиппов свое компиляторское «известно» не мог подкрепить ссылками на первоисточники, ибо этих ссылок он не нашел у М.В. Крюкова. Сплошная «известность» как прикрытие домыслов – один из распространенных дилетантских приемов. У грамотного читателя, разумеется, не может не возникнуть вопрос: не рано ли И.В. Сталин взялся за указания о «Кратком курсе истории ВКП(б)», который, да будет хоть что-то известно нашим докторам исторических наук, никогда и не имел такого заглавия, и не шла ли речь у И.В. Сталина, скажем, о более ранних – и явно неизвестных бывшему преподавателю истории КПСС В.Р. Филиппову – «Очерках по истории ВКП(б)» или «Истории ВКП(б)» самого Е.М. Ярославского? Но мы не будем гадать, а подождем от В.Р. Филиппова ссылок на первоисточник; нам не к спеху. Что же касается «печально знаменитого», то мы напомним, как именно показаны в нем «заслуги И.В. Сталина как главного теоретика национального вопроса», каковым (точнее, одним из которых) в российской социал-демократии он и был уже к началу Первой мировой войны. В параграфе «Победа большевиков в легальных организациях.

Дальнейший рост революционного движения. Канун империалистической войны» читаем: «В довершение ко всему меньшевики оказались банкротами в области национального вопроса. Революционное движение на окраинах России требовало ясной программы по национальному вопросу. Но у меньшевиков не оказалось никакой программы, если не считать «культурную автономию» Бунда, которая никого не могла удовлетворить. Только у большевиков оказалась марксистская программа по национальному вопросу, изложенная в статье тов. Сталина «Марксизм и национальный вопрос» ив статьях Ленина «О праве наций на самоопределение» и «Критические заметки по национальному вопросу»» 11 . Еще один раз И.В. Сталин упоминается в связи с обсуждением национального вопроса на Апрельской конференции: «Апрельская конференция обсудила также аграрный и национальный вопросы…. Большое значение имел доклад тов. Сталина по национальному вопросу. Ленин и Сталин еще до революции, накануне империалистической войны, разработали основы политики партии большевиков по национальному вопросу. Ленин и Сталин говорили, что пролетарская партия должна поддерживать национально-освободительное движение угнетенных народов, направленное против империализма. В связи с этим большевистская партия отстаивала право наций на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельных государств. Эту точку зрения защищал на конференции докладчик ЦК тов. Сталин. Против Ленина и Сталина выступал Пятаков, который вместе с Бухариным еще в годы войны занимал в национальном вопросе национал-шовинистическую позицию. Пятаков и Бухарин были против права наций на самоопределение. Решительная и последовательная позиция партии в национальном вопросе, борьба партии за полное равноправие наций и за уничтожение всех форм национального гнета и национального неравноправия обеспечили ей симпатии и поддержку угнетенных национальностей. Вот текст резолюции по национальному вопросу, принятый Апрельской конференцией…

Таким образом, на Апрельской конференции была разоблачена оппортунистическая, антиленинская линия Каменева, Зиновьева, Пятакова, Бухарина, Рыкова и их немногочисленных единомышленников. Конференция единодушно пошла за Лениным, заняв четкую позицию по всем важнейшим вопросам и ведя линию на победу социалистической революции» 12 . Вот, собственно, и всё, что в «печально знаменитом» может быть хоть каким-то образом привязано к «заслугам И.В. Сталина как главного теоретика национального вопроса», да и то с большой натяжкой, так как центральная роль В.И. Ленина, как видим, отнюдь не подвергается сомнению. Никакого специального раздела «Сталин и национальный вопрос» в кратком курсе нет и в помине, и фантазиями на эту тему пусть подставляют друг друга наши доктора от этнологии. Вряд ли имеет смысл перечислять все случаи дезинформирующего перевода В.Р.Филипповым робких предположений и догадок (зачастую чужих) в собственные уверенные утверждения или иных передержек, поэтому добавим лишь пару интересных в контексте обсуждения сталинской теории нации примеров. Там, где И.В. Сталин, судя по тексту, не помышляет ни о каком «типологическом ряде», В.Р. Филиппов сначала приписывает ему «типологический ряд», а затем констатирует его нарушение, при этом как бы в насмешку прилагая выражение «ничтоже сумняшеся» не к своим подтасовкам, а к сталинскому тексту 13! Там, где текст И.В. Сталина не содержит ни малейшего намека на определение нации (под каковое В.Р. Филиппов при надобности готов подверстать и едва ни любое упоминание о национальности), а касается лишь аспектов национального гнета, отнюдь не связанного признаками нации по сталинскому определению, наш историограф сначала усматривает «нечто похожее на дефиницию», а через несколько строк уже однозначно называет это «нечто похожее» определением 14 . Но, разумеется, большинство недоразумений В.Р. Филиппова, с которыми мы сталкиваемся в его монографии, проистекает из неспособности автора понимать нормальный человеческий язык. Скажем, для кого диво, что в русском (да и не только) языке и название страны или вообще любой территориальной единицы, вычлененной по какому бы то ни было критерию, и сами термины «страна», «город» и т. д. могут употребляться для обозначения их населения. Там, где территориальная единица оказывается территорией конкретной нации, подразумеваемой группой населения может оказаться нация. Но омонимы, наличие у одного слова более чем одного значения, – поистине камень преткновения для дилетанта.

Грамотные же люди знают, что нет никакой ошибки в формулировках вроде «Недаром помнит вся Россия», «Вставай, страна огромная», «Плачь, русская земля» и т. п. По логике же В.Р. Филиппова выходит, что в этих формулировках ошибочно опущено слово «население» или какое-то иное, обозначающее группу людей. Ведь о возможности обозначить грузин как группу словом «Грузия», а англичан как группу словом «Англия» В.Р. Филиппов не догадывается и объясняет такие выражения не богатством русского языка, а то ли «оговоркой», то ли «небрежностью», то ли «непониманием» 15 . Дилетантское обращение к сталинской теории нации по-прежнему не обходится без дешевых приемов вроде компиляции и использования чужого цитатного материала как самостоятельно собранного. Это касается и домыслов об «эклектичности» сталинского определения, соседствующих, как ни странно, с признанием синтетически переработанных И.В. Сталиным концепций предшественников по существу тождественными. А вот и образчик борьбы против плагиата и компиляции: «Сталинские заимствования у К. Каутского отмечали в своих работах Р. Медведев 16, М. Крюков 17, Р. Такер 18» 19. То, что по соображениям конспирации Р.Такер поставлен в конец списка, никого не должно обмануть. «Факт плагиата, так же как и эклектичность сталинской дефиниции, неоднократно отмечали и российские, и зарубежные исследователи. Ю.Семенов подчеркивает, что в первых разделах своей статьи И. Сталин даже стилистически «использовал» работы К.Каутского 20» 21. В последней цитате, как видим, ни «плагиат», ни «эклектичность», ни даже «неоднократно отмечали» В.Р. Филиппов не снабдил подтверждающими ссылками, зато ради одного слова «использовал», да и то взятого в кавычки, дал ссылку на три страницы кряду. О причинах отсутствия ссылок читатель, полагаем, догадается и сам, а по поводу совершенно непропорциональной ссылки В.Р. Филиппова на Ю.И. Семенова поясним, что наш борец против несуществующего плагиата – давний любитель использовать по максимуму русский перевод написанной Р. Такером биографии И.В. Сталина, а именно в ней и приводятся точно те же мизерные сведения о статье Ю.И. Семенова с точно такой же размашистой ссылкой 22 . Конечно, если бы Р. Такер процитировал из статьи Ю.И. что-то, кроме слова «использовал», то и В.Р. Филиппов мог бы дать цитату подлиннее одного слова, но чего нет, того нет. Да если бы Р. Такер дал точную ссылку, а не отсылал с одним словом на три страницы, то и у В.Р. Филиппова мы обнаружили бы точную ссылку, но чего нет, того нет. Да еще если бы Р. Такер не подвел нашего борца против выдуманных заимствований халтурной ссылкой на статью Ю.И. Семенова, которая называется ведь вовсе не «Теоретическая разработка…», а «Из истории теоретической разработки» …, то и В.Р.Филиппов не развесил бы ссылок на несуществующую статью. Прямая ссылка нашего борца с выдуманным плагиатом на англоязычное издание давно уже опубликованной на русском языке книги Р.А.Медведева отнюдь не говорит о том, что к числу недоученных В.Р.Филипповым языков прибавился английский, а лишь повторяет ссылку 23 из той же работы Р. Такера, который, естественно, использовал именно англоязычное издание. Вообще симптоматично, что В.Р. Филиппов пытается подкрепить свои готовые выводы не детальным сопоставлением первоисточников, а ссылкой на чужие выводы. Даже К. Каутского наш историограф излагает не по К. Каутскому, а всё по той же статье Ю.И. Семенова, о чем говорит, скажем, тройная ссылка 38 24, слепленная из ссылок 29 и 33 из статьи Ю.И. Семенова. Заметим в скобках, что этнологический театр дилетантского абсурда совсем недавно нашел свое продолжение в недавней статье главного редактора «Этнографического обозрения» С.В. Соколовского.

Ограничение круга действительных источников работой Р. Такера – если вообще не книжкой В.Р. Филиппова, явно неслучайно, при всех повторениях ее информации, не упомянутой С.В. Соколовским! – сыграло злую шутку с главным редактором, в своей недавней публикации о «советской теории этноса» указавшим в качестве источника статью Ю.И. Семенова точно с тем же липовым заглавием (см. по ссылке http://postnauka.ru/longreads/8877). Естественно, что имеющуюся на русском языке работу Р.А. Медведева С.В.Соколовский тоже указывает в англоязычном издании 1971 года. Разумеется, мы не сомневаемся в том, что после этой нашей публикации юные борцы с плагиатом займутся работой над ошибками… Изрядный ком сумел накрутить В.Р. Филиппов и на известное упоминание о «чудесном грузине» И.В. Сталине в письме В.И. Ленина А.М. Горькому: «Указание на «национальность» (в ленинском понимании этого слова) автора рассматриваемой статьи не случайно. Для В. Ленина чрезвычайно существенно было, чтобы авторство программной статьи по «национальному» вопросу принадлежало представителю «национального меньшинства», именно поэтому на роль главного теоретика в данном случае был ангажирован И. Джугашвили. На этот факт еще в 1966 году обратил внимание Ю. Семенов: «В тех условиях было особенно важно, чтобы разоблачение «утонченного национализма» Бунда… исходило из среды революционных социал-демократов этих же угнетенных национальностей (курсив мой. – В.Ф.)» 25» 26. Но мы обратим прежде внимание на то, что, процитировав всего лишь мнение Ю.И. Семенова, препаратор от «истории науки» это мнение без каких-либо оснований (их и реально нет) превращает в «обратил внимание на факт». А вот как стряпается «факт» далее: «Об этом же свидетельствует и то, что В.Ленин настоятельно убеждал многих своих соратников, принадлежащих к культурным меньшинствам, присылать ему «побольше материалов о национальном вопросе…» 27» 28. Что свидетельствует «ито», можно было бы написать лишь после хотя бы одного свидетельства, но В.Р. Филиппов, как обычно, вместо фактов, которые действительно могли бы «свидетельствовать», и подлинно свидетельской информации подсовывает либо собственные голословные заявления, либо ссылки (подчас вторичные) на чужие столь же голословные заявления. Собственно, не очень-то свидетельствует и само «то», ибо в качестве «многих» называть одного С.Г. Шаумяна может только великий историограф. А о том, что эту ленинскую цитату борец против выдуманного плагиата почерпнул не из первоисточника, говорит тот факт, что в качестве «свидетельства» того, что «для В. Ленина чрезвычайно существенно было, чтобы авторство программной статьи по «национальному» вопросу принадлежало представителю «национального меньшинства»», В.Р. Филиппов приводит всего лишь просьбу В.И. Ленина к С.Г.

Шаумяну о присылке материалов о национальном вопросе. Между тем, пусть тоже вне прямой связи со статьей И.В. Сталина, но хотя бы в связи с разработкой партией национального вопроса действительное свидетельство содержится в явно неизвестном «историографу» последнем предложении того же письма: «Не забывайте также искать товарищей кавказцев, которые бы могли писать статьи о национальном вопросе на Кавказе» 29 . Роль И.В. Сталина как теоретика партии по национальному вопросу определялась отнюдь не национальной принадлежностью, а другими качествами, указанием которых мы не станем здесь обижать нашего историографа. Назвать И.В. Сталина «чудесным грузином» В.И. Ленин мог как по соображениям конспирации, так и потому, что не считал уместным в письме А.М. Горькому указывать какого-то Кобу, а подлинную фамилию этого Кобы, как известно из документов, Ильич и после опубликования знаменитой ныне статьи запомнил далеко не сразу. Поэтому «грузин» вполне мог показаться автору письма достаточным идентифицирующим признаком при обращении к третьему лицу, с «грузином» не знакомому; а вот то, что В.И. Ленин, памятуя о том, что грузины тоже бывают разные, всё же решил конкретизировать указание словом «чудесный», обычно не вызывает интереса у дилетантов. Факт тот, что на сегодня нет никаких достоверных сведений о том, что работа написана не по собственному побуждению И.В. Сталина, а по заданию В.И. Ленина или с его значительной помощью, а есть лишь предположения да мемуары и нанесенный на них ворох домыслов, подкрепленных почти исключительно перекрестными ссылками фантазеров друг на друга. Собственно, в каких-либо предположениях о прямой роли В.И. Ленина в подготовке сталинской статьи не нуждался бы, замени он идеологию логикой, и сам Р. Такер, приводящий в своей работе факты, которые В.Р. Филиппов предпочитает не замечать и которые исчерпывающе объясняют, почему именно за эту статью И.В. Сталин мог засесть и самостоятельно. А до других произведений И.В. Сталина любители следить за рукой В.И. Ленина пока, кажется, не добрались. Если фантазии на тему участия В.И. Ленина пестрят у Р. Такера оговорками «должно быть», «если – то», «если это так», «вероятно» 30, «вполне возможно» 31, «вряд ли», «по-видимому» 32, то при изложении фактов (которые дилетантам как раз не интересны) он абсолютно не нуждается в таких приемах: «Сталин в течение длительного времени боролся с проявлениями местного национализма в революционном движении Закавказья. Мы уже видели, что в 1904 году он выступил в печати против националистических тенденций в определенных грузинских и армянских социалистических группировках и отстаивал идею централизованной Российской социал-демократической партии, которая собрала бы под свои знамена пролетариев всех народов России и разрушила бы разделявшие их национальные барьеры.

Этой позиции Сталин придерживался в 1906 году, когда на региональном съезде партийных организаций Закавказья группа социал-демократов из Кутаиси подняла вопрос о культурно-национальной автономии, а также в 1912 году, когда Жордания и грузинские меньшевики пошли по тому же пути. Ленин, таким образом, встретил в Сталине «национала», горячо принявшего его сторону в спорах по национальному вопросу и поступившего так в силу давно сложившихся личных убеждений» 33 . В задачи данной статьи не входит изложение теории нации И.В. Сталина; на эту тему и так уже более чем достаточно литературы, и ее не множить бы, а сократить, ибо яснее самого творца никто эту теорию за сто лет не смог сформулировать. Не случайно и сегодня зарубежные специалисты в области национального вопроса сталинскую концепцию предпочитают исследовать не по «советской теории этноса» и не по «историографам», а по первоисточнику. Но в контексте темы нашей статьи следует отметить, что сама дефиниция нация была сформулирована И.В. Сталиным дважды. Само по себе это не может вызывать трудностей у исследователей, ибо автора давно уже нет в живых, и читателю теперь следует опираться на последнее прижизненное издание. Если же «историограф» ставит вопрос о том, в какой мере именно первоначальная редакция абзаца довела этнографию до теоретической нищеты, то мы напомним ему, что даже по его вольной периодизации «советская теория этноса» формировалась почти исключительно уже после обновления И.В. Сталиным определения нации и что вообще «диффузия (sic! – А.Э.) сталинизма в российскую этнологию началась в конце 40-х годов прошлого века».

К тому же, «теоретическая этнология» в СССР (пусть даже и не всегда под названием «этнологии») далеко не сводилась к теории этноса, и совершенно непонятно, почему В.Р. Филиппов распространил «методологическое проклятие» (под которым он всё же понимает не букварь, а сталинскую теорию нации) на «цех» в целом, на всю «нашу дисциплину» вместо того, чтобы всего лишь констатировать факт разработки в пределах этой дисциплины одной неадекватной теории с абсолютно беспочвенными апелляциями к трудам И.В. Сталина и к марксизму вообще. Если бы этнографы были в состоянии использовать хотя бы только сталинскую теорию нации диалектически, а не механистически, не как начетчики, а как теоретики, т. е. использовать ее не как материал для бездумной компиляции, а как образец диалектико-материалистической методологии, никакой этнологии в советской науке не было бы и в помине. Методологическое значение некоторой частнонаучной теории для теоретизирования в других областях состоит отнюдь не в прямом заимствовании ее положений, как это может думать шарлатан, не имеющий даже зачатков философских знаний и кичащийся своей «досадой» на то, что под его карающую ручонку не попался Аристотель или Спиноза. Классики марксизма не писали учебников по диалектике, но метод марксова «Капитала» не только для экономической, а для любой науки является азбукой материалистической диалектики как случай применения материалистического диалектического метода в конкретной области; именно поэтому специальные труды, посвященные логике «Капитала», пишутся не экономистами, а философами. Именно в этом смысле сталинская теория нации и может иметь подлинно методологическое значение – как образец применения материалистического диалектического метода к решению национального вопроса, как образец использования материалистического понимания истории в выяснении сущности и причины возникновения наций, в отделении главного в становлении и развитии наций от второстепенного.

Именно поэтому методологической основой «советской теории этноса», нарушающей едва ли не все принципы материалистической диалектики, сталинская теория нации никогда объективно не смогла бы стать. Но дилетанты, не понимающие сути вещей, способны понять и признать лишь одно научное значение теории, которое они по невежеству или для пущей важности называют методологическим, а именно как текстовой «рыбы» для какой угодно стряпни в какой попало области. Потому они и обвиняют в методологически безграмотном злоупотреблении грамотной теорией в первую очередь саму теорию. Но, как сказал бы классик, ни в малейшей степени не говорят против законов механики случаи взрыва парового котла, когда взлетает на воздух несколько пассажиров. А В.В. Маяковский, помнится, предупреждал о том, что «марксизм – оружие, огнестрельный метод. Применяй умеючи метод этот!» Надеемся, что В.Р. Филиппову известны случаи, когда автора монографии спасает от роли вселенского посмешища лишь геркулесов подвиг корректора, но что В.Р. Филиппов не стал бы в таких ситуациях возлагать вину за дюжину ошибок на одной странице на великий и могучий русский язык. Специфика научного мышления дилетанта такова, что даже вновь попадающая в поле его зрения информация чаще всего не дает положительных научных результатов, а порою создает просто курьезные ситуации. Сколько раз В.Р. Филиппов, констатируя порочный круг в этнологическом определении этноса, где этнос определяется в том числе через этническое самосознание, ссылался в этой связи на работу А.Й. Элеза 2001 года. Теперь же отмеченный А.Й. Элезом «порочный круг» 35, в связи с весьма запоздалым ознакомлением В.Р. Филиппова со статьей Е.М. Колпакова 1995 года, превратился во впервые отмеченный Е.М. Колпаковым порочный круг: «Да, отмеченная Е. Колпаковым бесперспективность определения понятия «этнос» через «этническое самосознание» давно стала притчей во языцех 36» 37 . Бог в помощь! С такими темпами лет через пятьсот В.Р. Филиппов, чего доброго, доберется и до букваря, чем ввергнет А.Й. Элеза и Е.М. Колпакова в неизбывную тоску, но пока что «мы сталкиваемся с логическим дефектом, впервые отмеченным Е.М. Колпаковым. Он задается вопросом – что может быть признаком принадлежности к этносу? Если этническое самосознание, то «образуется заколдованный круг: существуют социальные общности, обладающие этим странным этническим самосознанием, и единственным необходимым и достаточным признаком принадлежности к общности такого рода является этническое самосознание» 38» 39 . Действительно, Е.М. Колпаков констатирует заколдованный круг в определении этноса через этническое самосознание и этническое самоназвание 40. Однако в данной В.Р. Филипповым цитате заколдованный круг показан таким образом, что отнюдь не совпадает с порочным кругом в дефиниции. Но, очевидно, «отмеченный А.Й. Элезом порочный круг» так и остался единственным известным В.Р. Филиппову кругом и именно поэтому наш «историк науки», без большого гурманства, тот же самый круг опознал и в версии Е.М. Колпакова: косвенно это подтверждается тем, что ссылку на Е.М. Колпакова В.Р. Филиппов дает там, где порочный круг в дефиниции излагает от этнического самосознания к этносу 41, а на А.Й. Элеза ссылался там, где излагал этот круг от этноса к этническому самосознанию 42 , – невелика разница при движении по кругу. Зато не замеченная В.Р. Филипповым разница состоит в том, что в процитированном им фрагменте Е.М. Колпаков, формально критикуя круг в определении, в действительности говорит совсем о другом круге: о реальной невозможности вхождения в индивида в группу как при отсутствии у него группового свойства (этнического самосознания), которое для этого необходимо, но которое не может быть вне группы приобретено, так и при наличии группового свойства, ибо в этом случае индивид уже пребывает в составе группы и во вхождении в нее не нуждается. А.Й. Элез же говорил о порочном круге в определении, когда в правой половине определения повторяется его левая часть.

«Заколдованный круг», отмеченный Е.М. Колпаковым, в общей форме преодолевается на манер герменевтического – диалектически, т. е. пониманием вхождения индивида в оформляющую группу как процесса, в котором на каждой стадии член группы входит в нее «постольку, поскольку» 43 , – но, разумеется, применительно конкретно к этносу пока что не до жиру, тут говорить о преодолении заколдованного круга групповой принадлежности бессмысленно в связи с отсутствием логичной дефиниции самой группы. Возможна, впрочем, по туманности формулировки и другая трактовка усмотренного Е.М. Колпаковым «заколдованного круга», но она вообще представляет собой фактически не «заколдованный круг», а обычную тавтологию, констатацию того, что в группу индивидов, обладающих некоторым свойством, могут входить только индивиды, обладающие данным свойством. К слову скажем, что, как когда-то Ю.В. Бромлея, заколдованный круг подстерег Е.М. Колпакова совсем не там, где он его опасался, а там, где он позитивно и совершенно конкретно рассуждает об этносах, что означает, что каким-то образом он эти этносы уже выделил. Ему оставалось только сообщить читателю, по каким критериям он их отбирал: это и было бы определением, которое сделало бы ненужными последующие дефиниционные изыскания. Указание же В.Р. Филиппова на то, что А.Й. Элез еще и развивал идеи П.Л. Белкова, – очередная реникса, хронология еще не говорит о преемственности концепций, которые объединяет разве что признание логического несовершенства этнологической теории; к сожалению, отличить одну идею от другой, если они изложены похожими буквами, В.Р. Филиппову не всегда удается. А.Й. Элез развивал, в меру своих научных способностей, идеи классиков марксизма на материале этнологии, а позиции названных нашим «историографом» П.Л. Белкова и Е.М. Колпакова, несмотря на их значение для критики этнологии, не совпадают между собою и уж подавно, как всецело этнологические, принципиально не могут совпадать с позицией А.Й. Элеза. Строившего, кстати сказать, критику этнологии на проверке ее принципами материалистической диалектики, а не сводившего эту критику к констатации порочного круга, который только и был с грехом пополам усвоен дилетантом, превратившим его в писаную торбу своей «истории науки». Еще в 1998 году Э.А. Александренков писал, что в 1995 г. в Москве состоялась конференция, посвященная различным проблемам, связанным с соотношением языка и этноса («Этническое и языковое самосознание»), на которой была высказана идея о том, что включение «этнического самосознания в определение этноса противоречит принципу объективности» 44 . Э.А. Александренков отмечает, как видим, не констатацию порочного круга в определении, а указание на куда более фатальный теоретический порок этнологии; имеет он в виду наше выступление на указанной конференции и ссылается на нашу публикацию 45 того самого года, когда В.Р. Филиппов и В.В. Пименов излагали принципы, «несоблюдение которых может поставить результаты интеллектуальной деятельности вне пределов науки». А «к числу такого рода принципов, – заклинали они, – относится признание объективного существования тех социальных феноменов, которые изучаются этнологией, т. е. этносов. Этносы существуют, они представляют собой реальность, имеют место в действительности… природа этносов и этнических процессов подчиняется принципу детерминизма, принципу, который, с нашей точки зрения, должен трактоваться как принцип автодетерминизма, системного детерминизма… источники движения (функционирования, эволюции) этнических объектов заключены прежде всего внутри самих этих объектов» 46 и т. п. Позднее, когда В.Р. Филиппов по выходе нашей «Критики этнологии» совершил, в меру данного, поворот «все вдруг», то и по вопросу об объективном существовании этносов, и по вопросу об этносе как системе и проч. он почему-то предпочел критиковать куда более гибкие позиции, чем заявленная в его публикации 1995 года. В свете сказанного взятие аутсайдером на себя роли арбитра, стремление дилетанта, последним пристроившегося в хвосте, наводить порядок в голове очереди, решая в зависимости от хода ознакомления с работами ученых, кому из них быть первым, а кому вторым (до каковых выяснений сами ученые промеж собою никогда бы не додумались), следует объяснить не только невежеством, позволяющим принимать прописные истины за открытия, достойные качания персональных авторских прав, но и полнейшим отсутствием чувства юмора.

Хронические затруднения вызывает у В.Р. Филиппова термин «общность», присутствующий в сталинском определении нации в двух основных значениях – сначала в значении группы, а затем в значении характеристики. Со временем В.Р. Филиппов усвоил не только ошибочные претензии Ю.И. Семенова к сталинскому определению, но и наши разъяснения о наличии двух значений, и, найдя на что сослаться из справочной литературы, стал подставлять под «общность» то одно, то другое значение, восхищаясь тем, сколь бессмысленным оказывалось сталинское определение при любом из двух значений. Но дело в том, что вторая редакция сталинского определения содержит слово общность в первом случае в одном смысле, во втором случае – в другом. Нация как общность (т. е. как группа) возникает на базе общности языка и т. д. (т. е. на базе общности как сходства, подобия и т. п.). С пониманием этого у серьезных ученых никогда не было трудностей. Но, полагаем, В.Р. Филиппов не скоро еще попытается прикладывать не то одно, то другое значение к двум случаям сразу, а значение группы к первому случаю и значение характеристики ко второму.

С первой же редакцией сталинского определения дело обстоит совсем скверно не только у В.Р. Филиппова. Слишком уж многое азов забывается теми, чья задача – во что бы то ни стало не понять текст. Что уж говорить о тех, кто этих азов отродясь и не знал. В первоначальной редакции определения «нация – это исторически сложившаяся общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры» 47. Мы не станем воспроизводить здесь всю возню В.Р. Филиппова с термином «общность» в «метафизическом» понимании, невесть в каких интернетовских шпаргалках им выуженном, и в «социологическом» понимании. Попытаемся понять по-русски грамотно написанный на русском языке сталинский текст, по поводу которого, как напоминает В.Р.Филиппов, «Ю.Семенов еще в 1966 году справедливо отметил, что в данной сталинской «формулировке отсутствует даже указание на то, что нация есть не что иное, как определенная общность людей» 48. Каким образом могут взаимодействовать язык (средство коммуникации, знаковая система) и территория (почва, очерченная границей?). В чем состоит совместность их бытия? Напротив, в социологическом понимании этой лексической единицы (sic! – А.Э.) люди (группа людей) присутствуют, но грамматическая конструкция сталинского определения нации исключает такую трактовку слова «общность». В противном случае мы получим: «… устойчивая группа людей языка, территории, экономической жизни и психического склада…» и фраза вообще утратит всяческий смысл. Понять, о чем же идет речь в этом немыслимом определении понятия «нация» [,] невозможно ни в том, ни в другом случае. Можно только изумляться тому факту, что этот набор слов на долгое время стал общепризнанной и общепринятой догмой.

Примечательно, что столетие спустя А. Элез, прочитавший этот фрагмент (он был опубликован ранее в виде отдельной статьи), счел нужным встать на защиту «классика» и посвятил мне в рукописи своей неопубликованной монографии преисполненный желчи абзац. К моему удовлетворению, для того, чтобы отстоять корректность сталинского определения нации, он вынужден был прибегнуть к сознательному искажению моего текста, отказавшись, по понятным причинам, от прямого цитирования» 49 и т. д. Если цитирование Ю.И. Семенова и можно считать использованием тяжелой артиллерии, давлением чужим авторитетом, то только не там, где хотя бы шепотом прозвучала фамилия И.В. Сталина. Так что вполне достаточно было бы В.Р. Филиппову на основе самого текста констатировать, что в нем есть и чего в нем нет, две-три грамотных строчки осилить – не велико мучение даже для «историографа». Но, с помощью аж самого Ю.И. Семенова оглупив И.В. Cталина, а затем в одиночку разделавшись с А.Й. Элезом, историограф всё-таки поторопился с «удовлетворением». Мы не станем скрывать свой – к моменту опубликования филипповской монографии давно уже озвученный на международной научной конференции, а вскоре и напечатанный, – «преисполненный желчи абзац»: «Коротко говоря, можно быть общностью (тогда это – один термин), а можно обладать общностью (тогда это – другой термин). Как формальное (т.е. как атрибутивное) констатируется, например, общность интересов некоторых людей (т. е. некоторое одинаковое свойство этих людей). Как материальное (т. е. как телесное, протяженное) констатируется общность (в смысле: некоторого типа группа людей) по интересам. Люди образуют общность по интересам (скажем, общество филателистов), основываясь на общности интересов (т. е. на общем для этих людей пристрастии к собиранию и изучению знаков почтовой оплаты). Казалось бы, для людей здравомыслящих ничего непонятного в этом быть не может. Но, конечно, если в школе не выучить русский язык, то можно потом

выискивать – да еще и в «в метафизическом смысле» – путаницу у И.В.Сталина (для которого два совершенно самостоятельных значения термина «общность» вовсе не должны были быть тайной), подставляя вместо одного термина «общность» значение другого(!) термина «общность», а потом списывая на классика нелепости, которые, действительно, получаются в результате этих невежественных забав 50. Такие авторы, сбитые с толку омонимичностью двух совершенно различных терминов, полагают, очевидно, что до их гениального вмешательства десятилетиями – от времен царизма до начала горбачевских озарений – люди (в том числе и посещавшие, в отличие от иных нынешних гениев, библиотеки) были полными идиотами, неспособными правильно прочесть совершенно простую фразу, и что глупее написавшего ее И.В. Сталина и соглашавшегося с нею В.И. Ленина в истории и найти-то некого…» 51 Мы не в силах понять, что подразумевает наш борец с «набором слов» под такой абракадаброй, как сознательное искажение текста при отказе от прямого цитирования. Но, полагаем, читатель заметил, что А.Й. Элез не только не цитировал В.Р.Филиппова, но даже не взвалил на себя непосильного труда по изложению его набора слов в форме косвенной речи. А.Й.Элез дал лишь описание и оценочную характеристику дилетантской методы безграмотной словесной эквилибристики, снабдив ее ссылкой на фрагмент филипповского теста как на ярчайший пример использования такой методы. Текст В.Р. Филиппова мы здесь также привели (и еще обратимся к нему), но, если его автор с данной нами характеристикой не согласен, у него был уже не один год для того, чтобы доказать ее ошибочность. Что касается прямого цитирования В.Р.Филиппова, то уж от этой-то роскоши нам часто приходится отказываться, в настоящей статье в том числе, и действительно «по понятным причинам» – из-за отсутствия места для цитирования его книги от доски до доски. Нам уже приходилось указывать на то, что не всё, сказанное о чем-либо классиками, должно приниматься за дефиницию. Никто не определяет диалектику как алгебру революции, природу как пробный камень диалектики, а Советскую власть как коммунизм без электрификации.

Между тем, именно формула, согласно которой коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, представляет собою пусть и не строгое в деталях, но всё же определение. Но не такое определение, какое только и известно дилетанту, вообразившему, что поверхностное знакомство с «Критикой этнологии» – достаточная интеллектуальная предпосылка для работы в области истории, философии и методологии науки. На этот раз его подвело то, что в «Критике этнологии» не затрагивался вопрос об известных логике науки типах определений. Сущность вещи (явления) зачастую заключается в причине и способе ее (его) возникновения. Поэтому (хотя и не только) к числу родовидовых определений в логике относятся и так называемые генетические определения, которые указывают не актуальные признаки некоторого объекта как вычленяющие его из некоторого рода, но путь формирования объекта, необходимые и достаточные для возникновения (или для создания) объекта факторы. Можно, к примеру, сказать, что ученый – человек, обладающий научными знаниями и занимающийся научной работой; но можно сказать также, что ученый – долгие годы специальной подготовки, знание предмета, владение логикой и ответственность перед наукой. И только невежда (в которого на волне антикоммунизма и антисталинизма способен мгновенно превратиться, увы, даже иной серьезный специалист) мог бы попрекать второе определение тем, что в нем не сказано даже о том, что ученый – человек. Ведь никто, кроме человека, и не может пройти через все названные факторы. Итак, оба определения позволяют вычленить определяемый предмет, но разными способами. Надеемся, что, проверив этот нюанс по шпаргалкам уровня «Википедии», наш историограф вновь блеснет «в метафизическом смысле» перед соответствующей публикой. Нам же совершенно ясно, что в изначальной формулировке сталинского определения нации указаны отнюдь не актуальные признаки, которыми должен обладать некоторый объект, чтобы быть нацией. В случае с нацией содержательная специфика генетического определения ничтожна, ибо факторы соответствуют признакам, благодаря вычленению которых автором они и были включены им в определение; но формальную специфику генетического определения мы никак не можем игнорировать. Дилетант, пока не вычитавший ни у нас, ни у Ю.И. Семенова подсказок о генетических определениях, списывает загадочную для него структуру первоначальной сталинской дефиниции на то, чтó ему легче и выгоднее считать наиболее вероятным – на недомыслие автора и всех его здравомыслящих читателей, на «набор слов» и т. п. Версия же о том, что дефиниция просто указывает факторы, наличие которых позволяет констатировать наличие нации, не может прийти в голову тому, кто понятия не имеет о генетическом типе определения.

То, что И.В.Сталин не догадался указать, что нация (как группа людей, о чем было сказано до определения) при наличии указанных общностей формируется не где-то на стороне, а именно на тех же объектах (людях), которым присущи названные общие характеристики, никогда не мешало тем, кто хочет понять (оппонентам в том числе), а тем, кто очень хочет не понять, – как видим, даже помогает. Первоначальная редакция сталинского определения нации не нуждается (вопреки апелляциям В.Р. Филиппова к Ю.И. Семенову) в дополнительном указании на то, что нация есть общность людей, еще и потому, что термин «общность» употреблен в формулировке лишь в одном смысле (в атрибутивном), а указаний на актуальные видовые признаки объекта от генетического определения грамотный человек и требовать не станет. Более того, все перечисленные типы общности (кроме общности территории) имеют исключительно социальный характер и заведомо не могут быть констатированы у каких-либо иных групп объектов, кроме групп людей, поэтому дополнительное упоминание о людях было бы логической ошибкой definitio abundans, возможной только при условии полнейшей глухоты автора к собственному изложению, каковую способность И.В. Сталин не успел одолжить у В.Р. Филиппова. Вообще, по одним только работам И.В. Сталина можно написать учебник логики.

Недоразумения тех докторов исторических наук и историографов от «истории науки», которые не в силах понять возможные значения термина «исторический», нами давно уже были разъяснены, и только упорное стремление подогнать факты под конъюнктурно потребный результат могло побудить В.Р. Филиппова игнорировать эти разъяснения. Термин «исторический» может обозначать в узком смысле и относящееся к социальной истории. Исторически изменяется всё что угодно, но это не значит, что на историческом факультете можно стать доктором исторических наук с темой об истории формирования Вселенной. То, что всякое историческое явление подлежит закону изменения и т. п., И.В. Сталин оговаривает в статье для журнала «Просвещение» ради указания на необходимость диалектического подхода к нации как к преходящему явлению, но он даже не намекает этим на то, что никаких других значений термин «исторический» не имеет. Поэтому притягивать это общедиалектическое замечание за уши к дефиниции и сужать ряд значений омонима «исторический» нет никаких оснований. Фундаментальное положение о том, что нация (для воинствующих дилетантов следовало бы указать «категория нации») есть, в отличие от племени, категория не этнографическая, а историческая, и ряд предшествующих дефиниции замечаний совершенно ясно говорят о том, что И.В. Сталин отличает историческую общность от доисторической, от той, которая досталась социальной истории человечества не по социальным основаниям, а как наследие биологической формы движения материи, из которой и вырастает социальная.

В дефиниции нации И.В. Сталин подчеркивает именно исторический (в отличие, повторяем, от доисторического, который пусть изучают биологи, антропологи, этнографы и т. п.) характер общности названных им факторов, т. е. их обусловленность не биологическими факторами (которая стоит за общностью аналогичных характеристик в рамках племени), а уже чисто социальными. Непонимание этого, между прочим, и побуждает последующих извратителей простых и ясных положений теории нации твердить о том, что общность тех же факторов, что указаны в определении нации, характерна (то-то сюрприз для И.В. Сталина!) и для племени. Это недоразумение вполне естественно, ибо оно проистекает из непонимания самого первого, ключевого слова определения – «историческая». Именно то, что общность этих факторов формируется по собственным факторам социальной истории, а не в качестве прямого социального результата биологических объединяющих факторов, и отличает нацию от племени, соответственно делая научную категорию нации общеисторической, а не этнографической категорией. Итак, первоначальная редакция определения, как видим, указывает, что именно необходимо для того, чтобы была в наличии нация. Разговор же В.Р. Филиппова о немыслимости какой-то «совместности бытия» или взаимодействия перечисленных в дефиниции факторов (скажем, языка и территории) между собою в рамках некоторой общности – очередное проявление безграмотности. Слово «общность» в формальном значении, т. е. в значении характеристики, а не группы, просто не может употребляться во множественном числе, будучи отвлеченным (абстрактным) именем существительным и не относясь в этой группе к числу исключений. Нормальные люди, даже не зная правил грамматики, в повседневной языковой практике преспокойно различают конкретные существительные, прилагаемые к объектам и явлениям, и абстрактные, прилагаемые к свойствам. Напоминать об этом различии нас вынуждают те, кого идеологическая и личная предвзятость заставляет утрачивать и родной язык, и стыд. Если некто напишет, что с детства ощущал любовь матери, отца, братьев, сестер, бабушек и дедушек, то сколько незаслуженных докторских степеней нужно получить, чтобы понять текст так, что любовь – т. е. некоторое проявление сознания как функции индивидуального органа, называемого мозгом, – несколько перечисленных отдельных личностей испытывали одну на всех, либо потребовать от автора повторять слово «любовь» перед каждым из однородных членов предложения?

Абстрактное существительное употребляется в таких случаях в единственном числе: ни «общность» (в значении свойства!), ни «доброта», ни «теплота», ни «милосердие», ни даже «стыд и срам» во множественном числе не употребляются, но, тем не менее, в приложении к каждому из нескольких объектов порознь для каждого из них не повторяются. Но любой здравомыслящий человек понимает, что речь об общности одной характеристики, общности другой характеристики и т. д., а отнюдь не о какой-то единой общности всех характеристик. По поводу окончательной редакции сталинского определения нации нам уже приходилось высказываться, в том числе и при рассмотрении работ В.Р. Филиппова. Здесь же укажем, что в этой редакции И.В. Сталин, причем не ради терминологической симметрии, а именно ради понятийного равновесия, не определяет общность как группу ни через сходство, ни через единство, но определяет общность как группу через общность как свойство, т. е. именно общность материальную через именно общность формальную.

И, если у серьезного читателя простой и грамотный язык никогда не вызывал недоумения, то воинствующий дилетантизм, как мы видели, даже разносмысловое употребление омонима воспринимает как новые ворота. Окончательная редакция статьи «Марксизм и национальный вопрос» упрощает определение нации в том смысле, что после предварительной характеристики актуальных признаков нации содержит определение через актуальные же признаки, дабы генетическим определением не создавать для среднего читателя лишних трудностей. Содержательно, повторяем, это ничего не меняло, но формально упрощало понимание. Именно поэтому в конъюнктурных поисках «непоняток» современные грамотеи вынуждены вместо последней прижизненной редакции раскапывать первоначальную, на которую, по их некомпетентному мнению, легче свалить «теоретическую нищету этнологии», хотя этнологический подход к классификации людей есть лишь научное воспроизведение национализма обыденного сознания, на уровне сущности не имеющее ничего общего со сталинской дефиницией. И, разумеется, тому, у кого полностью отсутствует понимание предмета собственной «историографии» и кто не может проследить подлинную логику движения науки в связи с реальной социальной историей, в своей якобы «истории науки» только и остается механически повторять чужой путь. В результате сама структура произведения обусловливает его методологическое убожество, поэтому на вопросе о логике изложения следует остановиться особо. Принятый В.Р. Филипповым принцип изложения не имеет ничего общего не только с наукой, но и с собственными заявлениями нашего объективиста о том, что взгляды Ю.В.Бромлея «в значительной степени личностно окрашены» 53, что «на его представлениях об интересующих нас сюжетах (хорошо хоть, что не пейзажах. – А.Э.) не могли не сказаться симпатии и антипатии… личные амбиции» 54 и т. п. Если В.Р. Филиппов свои, частично уже рассмотренные нами, оценки считает лишенными и следа личных предубеждений, то уж «оценки Ю.В. Бромлея во многом субъективны. Однако поскольку именно он в своих монографических исследованиях соединил разнородные, а порой и противоречивые представления своих коллег и соавторов о сущности этнических феноменов в концептуальных рамках достаточно четко структурированной теоретической схемы, постольку именно его оценки стали для меня критерием отбора историографических фактов (sic! – А.Э.). В противном случае универсум теоретических представлений отечественных ученых мог стать необъятным и не поддающимся историографическому анализу… Нам остается лишь последовать по пути, указанному академиком».

Если очистить это от украшений вроде «универсума» и от «историографической» трескотни, то станет ясно, что из того, что якобы именно Ю.В. Бромлей (не догадавшийся подзанять объективности и научных знаний у неучей) проявил непоследовательность и даже беспринципность в отборе и разборе материала, В.Р. Филиппов делает вывод о том, что для него самого и подавно приемлем только бромлеевский путь, ибо сам он понятий и соответственно критериев отбора не имеет и на собственных ногах был бы обречен на то, чтобы увязнуть в материале. После такого признания ни один мало-мальски честный исследователь не посмел бы и заикнуться о «теоретических основах» и о «методологии». Но нет, кому ж в этом мире заниматься методологией науки, как не перестроившемуся преподавателю истории КПСС: «Экстраполяция сталинской методологии на предметную область физической антропологии («этнической антропологии») выглядят уж совсем как фарс, как насмешка над здравым смыслом, однако и они имели место в истории отечественной науки» 56 . Что касается «насмешек над здравым смыслом», то тут нашему историографу от истории науки и книги в руки, и мы даже не будем гадать о том, считает ли он так называемую «этническую антропологию» тождественной физической антропологии; для нас куда важнее то, что В.Р.Филиппову не известно, что никакой особой сталинской методологии и уж тем более никакой специальной методологии сталинского определения нации в науке никогда не было, а диалектико- материалистическая методология вовсе не работами И.В. Сталина начиналась и не ими закончится. Дилетантское же замечание В.Р. Филиппова об «экстраполяции сталинской методологии» лишний раз показывает, что методологией он называет вовсе не методологию, а всего лишь содержание конкретного текста, а под «экстраполяцией» методологии – чисто механический перенос этого содержания.

Мы не ставили себе целью изложить здесь основы марксистско-ленинской теории нации или воспроизвести сталинские положения по национальному вопросу более ясным языком, чем они изложены изначально. Мы не претендуем на то, что нашей жизни хватит на разъяснение всех нелепостей, которые по поводу этой теории высказываются в литературе последних десятилетий, ибо один дилетант может допустить на одной странице столько ляпов, что столетий не хватит, чтобы обучить его всему тому, что ему необходимо было бы знать для осознания уже сделанных ошибок и избегания подобных ошибок в будущем. Понять, чему именно дилетант не счел нужным или не оказался способным научиться за десятилетия жизни, можно по нескольким его абзацам; но вот восстановить эти пробелы, пусть даже не для дилетанта, который давно уже не читатель, а писатель, но для действительно желающих знать истину и, соответственно, ведущий к ней путь, подчас невозможно не только в рамках одной статьи, но и за целую жизнь. Наша цель состояла в том, чтобы показать на вполне показательных примерах, каким образом действует воинствующий дилетантизм в области теории национального вопроса, конкретно – в отношении историко- материалистической теории нации.

Элез А.Й. кандидат философских наук, старший научный сотрудник, Институт Африки РАН, г. Москва, Российская Федерация