Когда чье-то рассуждение характеризуют как проявление мифологического образа мысли, как миф, за этим часто скрывается негативная коннотация: данный субъект не вырос до уровня научной рациональности. И, казалось бы, прогресс научного образования давно должен был покончить с этим пережитком. Тем не менее, упреки тому или иному публичному лицу в мифологизации реального положения дел повторяются с завидным постоянством, – причем не только в российской культуре. Если признать, что за этими упреками стоит более или менее точная оценка того, что есть на самом деле, то встает вопрос о причинах. Миф и мировоззрение Первая методологическая трудность, которая встает на пути к его решению, связана с тем, что мифологическое мышление, будучи архаической – в каком-то смысле доисторической – формой осмысления действительности, синкретически соединяет первобытные верования, художественное освоение мира, зачатки эмпирических знаний. Миф как генетический исток человеческой культуры содержит в зародыше все будущие формы духовной жизни. Иными словами, отдельные его черты и особенности могут быть найдены в самых разных феноменах современного общественного и индивидуального сознания. Как следствие поле поиска оснований мифологизации культуры становится практически безграничным и упрек в мифологизации утрачивает свой критический потенциал.

Отсюда вытекает целесообразность обращения к самым устойчивым и широким (обобщенным) по охвату структурам человеческого сознания. Примем, что такой структурой является мировоззрение. Мировоззрения бывают рациональными, научными, художественными, обыденными, прогрессивными и т. д. – число таких определений каждый может плодить самостоятельно. Самыми системными типами мировоззрений принято считать мифологическое, религиозное и философское. Они историчны и есть основания полагать, что самую развитую модель формальных различий в мировоззрении, видимо, в силу своей склонности к саморефлексии предлагает философия. К анализу структуры мировоззрения западная философия обратилась в Новое время, когда И. Кант попытался преодолеть оптический смысл понятия как образа мира, как некоего видения. С легкой руки немецких идеалистов структуру мировоззрения стали отождествлять с категориальными конкретизациями отношения субъекта и объекта. Тем не менее, предложить развитую формальную модель мировоззрения как целостности не удавалось. В советской философии остов теоретически организованного мировоззрения долгое время виделся в системе категорий диалектики. Споры так называемых «гносеологистов» и «онтологистов» привели к осознанию различий между мировоззрением и картиной мира, а когда в отечественный контекст была введена теория ценностей, в нашей философии сложились предпосылки для выделения трех гносеологических компонентов weltanschauung, а именно картину мира, программы поведения и ценности. Эти мировоззренческие блоки обозначены М.С. Козловой, историком философии и переводчицей работ Л. Витгенштейна. Однако она не показала, чем объединяется этот набор составляющих. Примем, что таким объединяющим и отображаемым началом является ситуация принятия решений.

Структура и предмет мировоззрения Особенности принятия решений обсуждаются во многих дисциплинах – от математики и экономики до психологии. Однако рефлексия над аутентичностью и полнотой опций, самыми общими условиями их осуществимости, над особенностями обоснования критериев выбора того или иного варианта в их задачи не входит. Равно в них не обсуждается и степень самостоятельности (свободы) деятеля, избравшего ту или иную опцию. Но именно эти вопросы имеют особый интерес для философа. Иначе говоря, философия может быть понята как форма рефлексии над процессами принятия решений. Всем нам приходится принимать решения – независимо от возраста, пола, образования, расы и социального статуса, – просто потому, что мы – люди. Со временем эта практика дает то, что называют жизненным опытом и даже мудростью.

Своеобразие и повторяемости таких ситуаций находят свое выражение в множественности видов мировоззрения, которые назывались выше. При всем своём многообразии ситуация принятия решения включает три компонента: набор альтернатив, условия их реализации и критерий выбора той или иной альтернативы. Ясно, что альтернативы здесь главное: нет альтернатив – нет решений. Кроме того, учтем, что опции по существу своему существуют как возможности. Поэтому вторым самостоятельным компонентом ситуации принятия решения являются условия (всегда в той или иной степени недостаточные), при которых возможность становится действительностью. Степень свободы субъекта, принимающего решения, понятно, зависит от полноты информации, как о существующих возможностях, так и о релевантных им условиях. Повторяющиеся черты таких ситуаций закрепляются сознанием и воспроизводятся в виде фреймов или своеобразной системы координат. Набор идей, высказываний и представлений, репрезентирующих эти референтные фреймы, будем называть картиной мира (КМ). КМ, образуя часть мировоззренческого каркаса, представлена даже в метафорических высказываниях. К примеру, метафора «он достиг величайших вершин» не имеет смысла по отношению к миру с нулевой гравитацией.

Поля возможностей различаются, поэтому в плане структуры мировоззрения рациональнее говорить о «жизненном мире». Это заимствованное из феноменологии словосочетание позволяет увидеть разницу между, скажем, «озабоченностями» Эйнштейна и жизненными выборами одной из героинь Джулии Робертс. Очевидно также, что выбор требует большего, чем знакомства с альтернативами и условиями их реализации. Нужны критерии. У животных они закладываются генетически либо формируются как условные рефлексы. Специфически человеческие критерии представлены как идеалы или вкусовые (моральные, эстетические, религиозные и т.п.) предпочтения и культивируются социумом. В литературе этот набор критериев называют ценностями. Иногда эти критерии между собой сталкиваются или утрачивают самоочевидность. В таких случаях возникает нужда в их обосновании. И иногда здесь приходится, что называется, «стукнуть кулаком». Отсюда мировоззрения различаются не только картинами мира, но и способами обоснования принятых ценностей. Наконец, полноценное решение требует проработки шагов, нужных для реализации желаемой альтернативы, то есть перестройки имеющихся условий. В рамках мировоззрения описание общих характеристик этих шагов представлено в виде поведенческих программ. В несколько огрубленном виде разницу между КМ и информацией, представленной в поведенческих программах, можно интерпретировать как отношение между «знанием-что» и «знанием-как».

Таким образом, гносеологически типы мировоззрения различаются: (a) моделью объяснения, принятой в рамках картины мира, (b) способом обоснования ценностей и (c) уровнем свободы субъекта при реализации поведенческих программ. Эта тройственная структура хорошо коррелирует и с тремя гегелевскими отношениями мысли к объективности, и с динамикой развития философского знания. Она и послужит концептуальным каркасом для выделения тех особенностей мифа, которые отличают миф именно как мировоззрение. Добавим сюда ещё один аспект, а именно своеобразие языковых форм воспроизводства и передачи мировоззренчески значимой информации. Миф как мировоззрение Миф, по крайней мере, в своих первичных формах принадлежит дописьменной культуре, – он приземлен и имитирует конкретную жизненную ситуацию с её героями, дилеммами, ценностями и рецептами.

В мифах напрасно искать категориальную систему, подобную философской или научной картине мира. Концепты мифологического времени или пространства выделяем мы, а не люди эпохи архаики. Но здесь нужно уточнение. Нарративный строй мифа нацелен на то, чтобы помочь отделить возможное (и правильное) от невозможного (и неправильного). Показ (не)возможности некоего хода дел предполагает исследование соответствующих условий и причин. По-другому, миф должен предложить некоторое объяснение. Объяснения в мифе сводятся к поиску аналогий. Аналогия – сравнение двух объектов, или систем объектов, которое позволяет высветить имеющиеся в них сходства. Рассуждения на уровне аналогий имеют широкое хождение и в современной культуре. Обращение к аналогии как объяснительной процедуре обусловлено двумя факторами: уровневой организацией бытия и различиями в объемах накопленного жизненного опыта. Этим создается соблазн использовать сведения, полученные в одной сфере, для объяснения феноменов другой сферы. К примеру, отношения человека и социальных институтов больше походят на взаимосвязи между органом и организмом, нежели на отношения между свойствами водорода и кислорода и водой, которая образована соединением этих двух газов. И социологи активно пользовались органицистскими аналогиями. Аналогии экономят время и освобождают от необходимости думать. Однако сколь они соблазнительны, столь же и опасны. Частным случаем аналогий являются метафоры. Мы описываем жизнь как путешествие, время как реку, юность как весеннюю пору, а старость как увядание. Как языковые животные мы живем внутри и посредством метафор, и каждый язык предполагает свой собственный их набор и масштаб. Мировоззренческие метафоры и аналогии делятся на антропоморфные и натуралистические. Архаическое мировосприятие представлено только первым вариантом.

Принципиальный момент связан с тем, что мифы оперируют языком художественных образов. Образ иконичен, а если он к тому же художественен и, стало быть, содержит в себе типичное, то он не только показывает, как те или иные реалии выглядят в натуре, но и формирует в субъекте восприятия определенное идейно-эмоциональное отношение к ним. Реальность, отображаемая посредством художественного образа, пропускается через призму человеческих ценностей. И само это восприятие оказывается процессом утверждения в индивиде определенных ценностей. По меткому афоризму А.В. Ставицкого, то, «чем мы владеем, владеет нами» [4, с. 56]. Таким образом, художественность языка мифа оборачивается в мифонарративе слиянностью истинностного и ценностного компонентов. Человек с таким сознанием может поступать справедливо, но не уметь определить, что такое справедливость. Наука тоже ценностна, но в науке влияние прочих ценностей перекрывается ориентацией на истину как высшую ценность. Для мифа же истина только одна из многих, его ценности нацелены на сохранение человеческого существования, на достижение благополучия его самого и его близких. Отсюда миф есть первичная форма идеологии. Каков принцип мифологизированного обоснования ценностей? Ведь при всей своей наивности «доисторический мальчик» все-таки не был носителем того «мистического и предлогического мышления», которое приписывал древним людям Л. Леви-Брюль [1, с. 362]. «Первобытный менталитет, – утверждает классик французской антропологической науки, — является в своей основе мистическим. Эта главная черта целиком пронизывает то, как он судит, чувствует и действует» [1, c. 352]. С Леви-Брюлем ещё можно согласиться, если речь идёт о воображении и эмоциональности древних людей (напомню, что одной из целей духовной практики буддизма была выработка умений контролировать свои состояния). Но если учесть онтологические особенности субъективных форм отражения у «варваров», то становится очевидно, что он трактует мистицизм как ведущую характеристику архаического мировоззрения. Однако свидетельства в пользу этой трактовки опираются на узкое понимание антропоморфизма. Ведь мир, представленный в мировоззрении, является не миром вообще, а «жизненным миром», где существуют «человек и его вещи» (Х. Ортега-и-Гассет). Отсюда вытекает, что мифологическая картина мира не могла не включать фрагментов, где господствует объективно истинный взгляд на реальные отношения. Поэтому допущение, что подрастающий соплеменник мог спросить более опытного и умудренного члена своего клана, почему надо поступать так, а не эдак, – это допущение вполне законно. Опора архаического сознания на наличный опыт, его очевидности и активное использование им аналогий в качестве мыслительного средства подсказывают, что формой обоснования ценностей в мифе должно было стать что-то вроде формулы «делаем так, потому что так делали предки». Я называю этот способ обоснования прецедентным в отличие от авторитарного, который специфичен для религии, и рационального. Подражание состоит в повторении, копировании тех или иных актов или действий. Даже и в наши дни общественные традиции передаются через подражание.

Воспроизводство внешней формы действия при сходных условиях, то есть обычай, собственно, и образует ту поведенческую программу, которая дополняет мифологическую КМ и закодированные в ней ценности. На заре истории этот способ трансляции навыков и умений был, по-видимому, единственным. «Все обычаи и уклады формировались методом проб и ошибок, после чего позитивный опыт фиксировался общественным сознанием как «освященный», а негативный опыт, соответственно, как «проклятый»» [2, c. 31]. Онтологически обычай принадлежит иной реальности, нежели закодированные в устном предании картина мира и ценности. Это обстоятельство, по-видимому, и породило головоломную и растянувшуюся на века дискуссию о взаимоотношениях мифа, ритуала и символа. В заключение я хочу привести слова современного американского лингвиста и миссионера Дэниэла Эверетта о человеческих качествах маленького индийского племени пираха, затерянном в джунглях Амазонки, изучению языка и образа жизни которого он посвятил более четверти века, начиная с 1977 года. «Когда я впервые приехал к пираха, – пишет Д. Эверетт – я был двадцатипятилетним миссионером, … искренне верил в Бога и хотел обратить индейцев в свою веру. Вместо этого пираха обратили меня, сделав свободомыслящим атеистом. … Пираха показали мне, что можно с достоинством и подлинной радостью встречать жизнь и смерть лицом к лицу, не уповая на небеса и не страшась преисподней, что можно с улыбкой идти навстречу великой бездне. Этому я научился от них, и за это я буду им благодарен всю свою жизнь» [3].

Характеристика блестящая! Мифологизированный взгляд на мир привлекателен своей безыскусностью, простотой и высокими нравственными качествами его приверженцев. Однако миф демонстрировал эти свои позитивные характеристики в условиях простых и традиционных обществ, которые в попытках ответить на жизненные вызовы искали рецепты в прошлом. Едва ли он сохранит их в современной России, население которой отличается высокой сложностью социальных, этнических и образовательных статусов и которая вместе с тем поставила своей стратегической задачей войти в пятерку самых развитых стран мира.

Литература 1. Леви-Брюль Л. Первобытный менталитет // СПб.: Европейский дом. 2002. 400 с. 2. Полосин В.С. Роль мифа в жизни человека и общества // Миф в истории, политике, культуре [Электронный ресурс]: Сборник материалов II Международной научной междисциплинарной конференции (июнь 2018 года, г. Севастополь) / Под редакцией О.А. Габриеляна, А.В. Ставицкого, В.В. Хапаева, С.В. Юрченко. Севастополь: Филиал МГУ имени М.В. Ломоносова в г. Севастополе, 2019. С. 31–34. 3. Эверетт Д.Л. Не спи – кругом змеи. Быт и язык индийцев амазонских джунглей / М.: Издательский дом «Языки славянских культур». 2016. 381 с. [Электронный ресурс]. URL: http // www. Litmir.me. 4. Ставицкий А.В. Роль мифа для человека и общества // Миф в истории, политике, культуре [Электронный ресурс]: Сборник материалов II Международной научной междисциплинарной конференции (июнь 2018 года, г. Севастополь) / Под редакцией О.А. Габриеляна, А.В. Ставицкого, В.В. Хапаева, С.В. Юрченко, Севастополь: Филиал МГУ в г. Севастополе. 2019. С. 56–58.

Шрейбер В.К.