Засилье конвенций

Экономический кризис возродил призрак рецессии 1929 г. – к большому удивлению традиционных экономистов и поддерживающих их СМИ. Непоколебимая, как казалось, вера в эффективность рынков, способных выполнять роль стабилизаторов во время экономических шоков, вдруг оказалась под сомнением. В этой стрессовой ситуации снова усилилась борьба за сохранение «места под солнцем» и привычного порядка действий. Борьба идет почти за пределами экономического анализа – в области менталитета и неформальных соглашений (конвенций), при этом для одних главное – сохранить ситуацию, для других сдвинуть ее с места. Россия не является исключением в этой картине мира.

Некоторые экономисты и финансисты хотели бы убедить российские власти и далее поддаваться двойным стандартам, которые удается сохранять на Западе: с одной стороны, это политика жесткой экономии в отношении населения, малых и средних предприятий; с другой стороны, гарантированная поддержка банков. Однако, когда размер бюджетного дефицита в России составляет менее 1%, а соотношение государственного долга к ВВП – 12%, оправдание политики «затягивания поясов» и бюджетной жесткости выглядит, по меньшей мере, странным! По мнению Евгения Примакова, крайняя жесткость денежной политики является абсолютным анахронизмом. Если номинальная ставка по кредитам для малых и средних предприятий находится на уровне между 14 и 18%, а инфляция составляет менее 7% (иными словами, реальная процентная ставка превышает 7%), то каковы могут быть перспективы экономической эффективности этих предприятий? Если внимательно изучить банковские балансы, то мы увидим, что в России, как и во многих других странах, интеграцией банковской системы занимается национальный Центральный банк Российской Федерации (ЦБ РФ).

По сути, Центральный банк выполняет роль кредитора последней инстанции. Достаточно ли банки доверяют друг другу, чтобы межбанковская система могла работать с более значительными объемами ликвидности? Или ожидание помощи от ЦБ уже превратилось в легкую и естественную практику? Создается впечатление, что и государственные, и частные, и иностранные, и российские банки вполне удовлетворены этой ситуацией, которая обеспечивает им свободу работы в самых выгодных сегментах рынка. Но разве такая ситуация может продолжаться бесконечно, и за это не придется платить? И не потребуется более адекватно распределять ответственность среди экономических агентов, участвующих в процессе?

Деловой климат сильно бы улучшился от более гибкой работы как государственного, так и частного сегмента банковской системы. Любое уменьшение ликвидности приводит к снижению эффективности инвестиций в реальный сектор, стимулируя работу в сферах с наиболее высокой финансовой отдачей и плохим управлением рисками, к которым относятся потребительское кредитование, спекуляции на рынке недвижимости и спекуляции на валютных рынках. Неизбежным следствием этого становится бегство капиталов за границу. Эти риски быстро увеличиваются вместе с раздуванием потребительского кредита и перспективами неплатежей по таким кредитам. Следует также сказать и о такой прибыльной для многих финансовых посредников привычке, унаследованной от практики 90-х годов, как игра на обменных курсах.

Мировой опыт показывает, что эти тенденции способствуют тупиковой финансиаризации экономик, а также проявлению последствий патологического характера, которые наносят прямой ущерб финансированию реальной экономической деятельности. Извлечение краткосрочной прибыли, которая рассматривается как критерий эффективности финансовой системы, является очень привлекательным видом деятельности и стимулирует коррупцию на самом высоком уровне. Учреждения, которые слишком долго смотрели на финансовые рынки как на место по добыче денег, теперь регулярно попадают под меч правосудия19. Если говорить более конкретно, то такое поведение приводит к крайне нерациональному расходованию финансовых ресурсов, что со временем отражается на реальной экономике. Порожденное этим недоиспользование производственных мощностей напрямую отражается на населении и приводит к долгосрочным последствиям в виде роста безработицы и урезания социальных расходов. Специалисты по социально-экономическим вопросам измеряют гуманитарную цену этих процессов в потерянных человеческих жизнях.

Со временем становится очевидным, что политические последствия тоже серьезны: если, например, долги частных финансовых учреждений, возникающие из-за взятия на себя плохо контролируемых рисков, власть систематически превращает в государственные, то легитимность власти ставится под сомнение в силу хорошо известного экономистам понятия «морального риска»21. Уже довольно давно можно наблюдать, как систематическая поддержка финансового сектора приводит к постоянному обогащению очень маленькой по отношению к населению Земли группы «тепличных» людей и обеспечивает сохранение у власти политиков, которые от всего этого зависят. Нестабильность такого положения вещей легко измерить. Россия, получив опыт в 1990-е годы, выбрала другой путь развития – путь государственного капитализма, который, несмотря на острую критику со стороны Запада, оказался совместимым с удвоением величины российской экономики в период после 1999 г..

Экономический рост на этой основе обеспечил серьезное укрепление суверенитета страны. При рассмотрении этого укрепления суверенитета часто кажется, что российские экономические агенты подвергаются соблазнам, которые могут выглядеть противоречивыми. Менталитет же и реакции финансовых специалистов находятся под влиянием сложившейся на Западе практики, которая с помощью конвенций (неформальных соглашений) более или менее сознательно защищает унитарную и однополярную модель глобальных финансов.

Огромные заимствования российских предприятий за границей в 2007 г., когда повсюду уже свирепствовал кризис, могут рассматриваться как очень выразительный пример подобного менталитета. В 2008 г. в России мираж «конвенций» заставлял верить в западную финансовую практику и в то, что «эффективность» западной практики подтверждается долгосрочным опытом. Это неоправданное сверхдоверие как государственных, так и частных российских элит к западной финансовой практике в значительной степени стало причиной экономического провала в 2009 г. Выросшая в последнюю минуту до огромных размеров задолженность частных структур в сочетании с государственными вложениями в ставшими неликвидными фонды, свидетельствует о всеобщей слепоте по отношению к признакам кризиса.

Эти действия стали каналом заражения России проблемами, порожденными глобальным финансовым кризисом, причиной которого, в свою очередь, стало обрушение пирамиды так называемых сабпрайм-кредитов (subprimes).

При этом в Китае, например, ничего подобного нет! А в России, когда кризис начался, государство быстро взяло на себя долги неплатежеспособных банков и ключевых для страны частных предприятий, чтобы избежать их расчленения. В течение ряда месяцев 2013 г. казалось, что данный феномен может повториться, так как внешняя задолженность частных предприятий стала еще больше. В январе этого года было похоже на то, что складывающаяся ситуация снова может привести Россию к заражению проблемами мировых финансов.

В этом смысле события в Крыму и снижение курса рубля в конце концов окажут положительное действие, остановив увеличение внешней задолженности. Это, без сомнения, также будет полезно для развития российской финансовой системы, основанной на рубле. Есть также все основания думать, что тормозом на пути применения экономических санкций против России стало осознание реальности глобальных финансовых рисков.