Миграция в российской истории. Проблемы миграции вызывают сегодня весьма неоднозначную реакцию в российском обществе. А между тем, территориальное движение населения – воистину всемирное явление. Трудовая миграция представляет собой важнейший компонент глобального рынка рабочей силы. Согласно данным ООН, в 2015 г. в мире насчитывалось 244 млн мигрантов, что составило приблизительно 3% населения Земли [International Migration Report, 2015].

Между тем, реальный масштаб мировых миграционных потоков может оказаться значительно больше, поскольку приведенная оценка не учитывает многих нелегальных, а точнее, незаконных или нерегулярных мигрантов – как международных, так и внутренних. Необходимо при этом отметить, что популярный сегодня термин «нелегальные» является технически некорректным, поскольку речь идет в основном о лицах, пересекающих границу или предпринимающих иные шаги в нарушение существующего законодательства с конечной целью получить работу, а не заниматься криминальной деятельностью как таковой. Помимо этого, мигранты нередко становятся «нелегалами» не по своей воле, а в результате как целенаправленных или непродуманных действий правительственных органов принимающих стран, так и использования коррупционных схем местными работодателями и чиновниками на низовых уровнях управления.

В целом для того, чтобы оставаться «в статусе», мигранту необходимо выполнить три основных условия: легально пересечь границу принимающей страны, находиться в ней и получить необходимую регистрацию, а также устроиться на работу в соответствии с требованиями местного законодательства. Между тем, нередко мигранты теряют юридический статус вопреки своему желанию в результате дискриминационного законодательства, противоречий местных законов, либо действий коррумпированных представителей миграционных и правоохранительных органов. Достаточно сказать, что в одном Китае насчитывается более 229 млн внутренних мигрантов, включая около 200 млн тех, кто изменил место жительства, не получив соответствующего разрешения от государственных органов и по сути оказался без регулярного юридического статуса в своей собственной стране [Global Migration, 2013].

И в этом смысле российские проблемы в миграционной сфере не слишком отличаются от тех, с которыми сталкиваются другие крупнейшие принимающие мигрантов страны. Отличительной чертой Российской Федерации стало стремительное изменение в последние десятилетия ее роли в мировой миграционной цепочке, хотя и в этом отношении в мировой практике существуют интересные и весьма поучительные параллели, прежде всего, в ряде развивающихся стран. Близкие тенденции динамики миграционных потоков и множественность функциональных ролей наблюдаются, например, в других странах БРИКС, играющих все более заметную роль в миграционной сфере. Достаточно сказать, что в период 2000–2010 гг. Россия занимала 3-е место в мире по масштабу ежегодной иммиграции (389 тыс. чел.), тогда как ЮАР была на 6-м месте (247 тыс.). Индия и Китай занимали 3-е и 4-е места среди государств с отрицательным миграционным балансом с ежегодными абсолютными потерями соответственно в 490 тыс. и 418 тыс. чел. [International Migration Report, 2013], одновременно выступая и как принимающие страны. Не секрет, что в течение столетий Россия отличалась закрытостью границ и жестким государственным контролем за миграцией, прежде всего внешней. Одновременно происходило и весьма интенсивное перемещение населения, особенно этнических русских, из центральных регионов на этническую периферию страны, причем важнейшую часть этого миграционного потока составляли профессиональные элиты. Эти процессы еще более интенсифицировались в советский период и протекали под жестким государственным контролем. В результате к моменту развала СССР значительная часть советских граждан жила за пределами своих титульных республик – из совокупного населения СССР, превышавшего в 1989 г. 289 млн чел., более 54 млн только среди титульного населения пятнадцати союзных республик.

В частности, за пределами России жили более 25 млн русских и 9 млн представителей титульных наций российских регионов [Национальный состав…, 1991]. Кровавые этнические конфликты, дискриминация в ряде новообразованных государств, стремление в сложившихся новых условиях вернуться на свою историческую родину, а также боязнь утраты гражданства «своих» стран привели в первые постсоветские годы к формированию значительных потоков возвратной миграции, в том числе и в Россию. Таким образом, ситуация на постсоветском пространстве в корне изменилась, Россия стала центром второй по величине иммиграционной системы мира после США: 12,3 млн жителей страны были рождены за ее пределами [Inkpen, 2014; Preston, 2012; A Nation of Immigrants, 2013]. В лидирующих же по этому показателю США проживает 42,4 млн чел., родившихся в других странах [Zong and Batalova, 2016]. В случае России абсолютное большинство иммигрантов (то есть людей, родившихся за ее пределами), приехали в нее из других постсоветских стран («нового зарубежья»). Однако имеют место и миграционные потоки из других государств. Особое значение в этом плане занимает трудовая миграция из Китая, хотя реальный ее масштаб гораздо меньше, чем сенсационные цифры, цитируемые политиками и прессой. В целом на данном этапе можно говорить о полном доминировании России в рамках евразийской миграционной системы, хотя возникают и другие видимые потоки – например, трудовая миграция в Казахстан. Важны также относительно небольшие по масштабу потоки высококвалифицированных мигрантов на постсоветском пространстве. Одновременно – впервые со времен гражданской войны – возникла и внушительная легальная эмиграция: за период с 1991 г. около 1,3 млн российских граждан получили разрешение для выезда на постоянное жительство за пределы бывшего СССР [Население России, 2006]. Этот процесс сопровождался масштабным выездом на Запад трудовых мигрантов, в том числе и высококвалифицированных.

Помимо этого, снятие «железного занавеса» привело к тому, что в Россию направился поток лиц, стремящихся попасть на Запад. Таким образом, она стала играть в мировой миграционной цепочке сразу три принципиально различных роли: страны, принимающей иммигрантов, страны эмиграции (преимущественно в страны «старого зарубежья»), а также страны транзита для тех, кто пытается попасть через ее территорию на Запад. Этот феномен потребовал быстрого создания законодательной базы миграционной политики и формирования заново структур миграционной службы, поскольку в советское время внешняя миграция имела ограниченный масштаб и жестко контролировалась государством. Не только эмиграция, но и феномены иммиграции и массового приема беженцев были редкими явлениями. Статья 38 Конституции СССР 1977 г. декларировала, что «СССР предоставляет убежище иностранцам, преследуемым за защиту интересов трудящихся и дела мира, за участие в революционном и национально-освободительном движении, прогрессивную социально-политическую, научную и иную творческую деятельность» [Конституция СССР, 1977].

Другими словами, признавались лишь политические и идеологические мотивы иммиграции, которые и могли служить основанием для предоставления убежища. В период после распада СССР в миграционной сфере были проведены значительные структурные и законодательные преобразования, включая формирование в 1992 г. Федеральной миграционной службы. Сохраняются, однако, и серьезные проблемы, включая бесконечные системные реорганизации и регулярное принятие законодательных актов, противоречащих друг другу. Из-за сложности закрепиться и получить работу легальным путем приезжающие в страну иммигранты редко эффективно используют свой потенциал. Между тем, более 43% мигрантов, прибывших в 2009 г. из СНГ и Грузии, имели профессиональное образование, в том числе 18,3% – высшее и неоконченное высшее, а 24,8% – среднее профессиональное [Население России, 2011]. Среди временных мигрантов, имеющих высшее образование, готовы остаться в России на постоянной основе 36,3% в сравнении со средним показателем в 27,1% среди всех мигрантов [Мукомель, 2013]. Таким образом, многие мигранты имеют и квалификационный потенциал, и желание интегрироваться в российское общество.

Помимо этого, иммиграция важна и как фактор смягчения российских демографических проблем: население страны сократилось с 148,3 млн в 1991 г. до 146,5 млн в настоящее время и будет продолжать сокращаться в долгосрочной перспективе [Население России, 2011; Демографический прогноз…, 2016]. Ситуация осложняется тем, что хотя миграция все более приобретает характер временной и трудовой, замещая постоянную этнически или политически обусловленную в первые постсоветские годы, значительную долю трудовых мигрантов составляют нелегальные, а точнее – нерегулярные мигранты. Оценки их численности существенно различаются – от 2,1 млн [Ромодановский, 2012] до 3–5 млн чел. [Концепция государственной…, 2012; Мукомель, 2005]. Экспертная консенсус-оценка составляет 2,4 млн чел. [Консенсус-оценка…, 2010], а общая численность трудовых мигрантов с учетом работающих легально варьирует от 3,8 до 6,7 млн чел. [Mukomel, 2013]. Более того, вопреки существующим стереотипам, демографические и трудовые ресурсы постсоветских стран – основных поставщиков трудовых мигрантов в Россию отнюдь не бесконечны. Их совокупная численность не превышает 9–10 млн чел. [Население России, 2011, с. 282]. Помимо этого, ряд постсоветских государств, прежде всего Казахстан 1 и Белоруссия, начинают конкурировать с Россией за определенные категории трудовых, в том числе и квалифицированных мигрантов. Ирония здесь состоит в том, что в относительно недалеком будущем Россия может оказаться перед необходимостью поиска альтернативных источников рабочей силы, принимая мигрантов из стран с гораздо большей культурной дистанцией от принимающего населения, чем мигранты из постсоветских государств.

Уже сегодня, к примеру, Китай является крупнейшим поставщиком трудовых мигрантов в Россию за пределами постсоветского пространства и третьим в целом после Таджикистана и Узбекистана. В 2001–2009 гг. численность легально занятых китайских работников увеличилась в 7 раз. В 2011 г. доля китайцев в миграционном потоке в Россию из стран «старого зарубежья» составила 18,3% [Население России, 2013, с. 481]. Наибольшая численность китайцев в России была зафиксирована в 2008 г. – 281,7 тыс. Общая же их численность ныне оценивается в 200–600 тыс. [Население России, 2006, с. 346; Население России, 2011, с. 278–279; Нужны ли…, 2006]. Проблема состоит в том, что значительное число миграций, особенно трудовых, являются нерегулярными, а потому оказываются в юридической «серой зоне»; сами мигранты не имеют возможности ни получить легитимные документы, ни эффективно защитить свои права. Нерегулярная миграция – явление, далеко выходящее за рамки России. Основное внимание в иммиграции уделяется обычно этническим аспектам, опасности «размывания» национальной культуры, притоку незаконных мигрантов, растущей нагрузке на рынок труда и механизмы социальной защиты населения, росту преступности и коррупции. В отношении же эмиграции наиболее сильные эмоции вызывает, прежде всего, потеря интеллектуальных и профессиональных элит 2 – и в этом плане Россия также отнюдь не является исключением.

Современный мир характеризуется шокирующей асимметрией потоков интеллектуальной и образовательной миграции между странами глобального Юга и глобального Севера 3. Достаточно сказать, что в 2011 г. в США обучалось 102 тыс. индийских и 179 тыс. китайских студентов, тогда как в Индии и Китае – соответственно 1243 и менее 1 тыс. американцев [Global Flow…, 2011]. Этот шокирующий дисбаланс порождает предложения остановить или, по крайней мере, замедлить утечку мозгов с использованием ряда методов. Среди них – введение ограничений на выезд элитных мигрантов из своих стран, требования возвращения ими государственных затрат на их обучение и профессиональную подготовку, а в случаях временной учебной миграции – внесение залога (квартира или другие формы недвижимости) при получении лицами государственных образовательных грантов до момента их возвращения на родину. Принятие аналогичных мер неоднократно предлагались рядом политических деятелей и общественных фигур и в России. Миграция во всемирном масштабе. Тот факт, что современная миграционная ситуация относительно нова для России, делает весьма полезным изучение опыта зарубежных стран, столкнувшихся в последние десятилетия с похожими проблемами. Эти страны могут быть объединены в шесть основных групп. Во-первых, это страны традиционной иммиграции, включающие, помимо США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию, Израиль, а также ЮАР, которая сейчас сама столкнулась с массированным оттоком элитных мигрантов и масштабным притоком низкоквалифицированных нерегулярных мигрантов из соседних африканских стран.

Особенно интересен для России опыт Израиля по привлечению и адаптации мигрантов, включая принадлежащих к элитным категориям. Во-вторых, это страны, бывшие ранее ядрами многонациональных имперских образований (например, Великобритания, Франция, Испания, Португалия, Нидерланды, Бельгия и др.), принявшие после их распада значительные потоки мигрантов двух основных типов. Первоначально это была возвратная миграция представителей метрополии, возвращающихся на свою этническую родину (британцев, французов, турок и т.п.), а затем – миграция представителей стран третьего мира, причем прежде всего владеющих языками метрополий, знакомых с их культурой и имеющих возможность опереться на поддержку давно сформированных этнических диаспор граждан их бывших колоний. В-третьих, это страны Центрально-Восточной и Южной Европы, так же как и Россия, столкнувшиеся с быстрым изменением своего положения в мировой миграционной цепочке и необходимостью срочного формирования новых миграционных структур, принятия регулирующих миграцию законодательных актов и формулирования целей миграционной политики.

Большинство из них одновременно граничит как с гораздо более, так и гораздо менее развитыми странами. Эта особенность географического положения находит свою кульминацию в массовом потоке беженцев из стран Ближнего Востока и Северной Африки (БВСА), проходящем сейчас через территорию этих стран и направленном, прежде всего, в Германию и другие наиболее развитые страны Западной Европы. В-четвертых, это государства, испытавшие в последние десятилетия широкомасштабную элитную эмиграцию и ведущие активную работу по привлечению представителей своей зарубежной диаспоры назад в страну или иным формам сотрудничества с ней. Среди них – Китай, Республика Корея, Индия, Тайвань. Индия, к примеру, занимает сегодня первое место в мире по числу эмигрантов, выехавших за рубеж, причем их численность за 1990–2013 гг. удвоилась 1. К началу текущего XXI в. только в США работали 35 тыс. врачей и более 300 тыс. компьютерщиков и специалистов в области высоких технологий индийского происхождения. В случае Китая более 2,6 млн студентов получили высшее образование за рубежом 2, но на родину вернулись 1,1 млн (41,9%). Как Индия, так и Китай активно работают с представителями своих элитных диаспор в надежде стимулировать возвращение домой или развить взаимодействие. Индия, в частности, ввела так называемое «зарубежное индийское гражданство» – официальный документ для тех индийцев и их потомков, которые постоянно проживают за границей. Этот документ позволяет индийцам-нерезидентам приезжать в страну без виз, работать в качестве квалифицированных профессионалов и обладать определенными правами собственности. Китай, в свою очередь, начал после 2010 г. предлагать гарантии трудоустройства и значительные финансовые льготы возвращающимся в страну высококвалифицированным специалистам и китайским студентам, обучающимся за рубежом. В-пятых, это государства, столкнувшиеся в последние десятилетия с взрывным экономическим ростом и вынужденные стимулировать крупномасштабную трудовую иммиграцию – как элитную, так и низкоквалифицированную.

Типичные представители – страны Персидского залива (однако можно упомянуть и Сингапур, и ряд других стран Юго-Восточной Азии), для многих из которых последствием подобной политики стало формирование глубоких расколов в обществе между местными гражданами и бесправными и зачастую не имеющими легального статуса иммигрантами, нередко также отличающимися от принимающего населения по языку и религии. Подобные ситуации характеризуются в классической политологии как «mutually reinforcing cleavages» – параллельные и усиливающие друг друга разломы в обществе [Simmel, 1908; Lipset, 1960; Rokkan, 1967]. Принадлежность к одной расовой, этнической, религиозной, лингвистической, культурной, гендерной или социальной группе подразумевает в подобной ситуации принадлежность и к ряду других, что резко усиливает социальную напряженность и вероятность конфликта в обществе, превращая ареалы с высокой концентрацией мигрантов в социальные «бомбы замедленного действия». События последних лет в Бахрейне и ряде европейских стран, включая Францию, подчеркивают опасность сегрегации мигрантов и игнорирования необходимости их интеграции в принимающие общества. В большинстве этих стран ситуация осложняется авторитарным характером политических систем и крайней слабостью гражданского общества.

Между тем, во многих из них мигранты уже давно составляют большинство населения (в частности, в ОАЭ их доля в населении составляет 84%, в Катаре – 74%, в Кувейте – 60%, а в Бахрейне – 55%) [Inkpen, 2014]. Отметим также, что аналогичная динамика миграционной ситуации и множественность ролей в мировой миграционной сети характерна и для государств БРИКС. Наконец, в-шестых, важно изучение опыта тех стран, которые, испытывая серьезные демографические проблемы, продолжают по политическим и иным причинам сдерживать иммиграционные потоки даже ценой серьезных демографических и социально-экономических потерь – например, Япония, а до недавнего времени и Республика Корея [Inkpen, 2014].

Отметим, что аналогичные последствия могут вызывать и другие факторы: в Китае, например, подобные проблемы возникли вследствие длительного претворения в жизнь политики «одна семья – один ребенок». Изучение социальных последствий подобной политики особенно важно в свете разворачивающихся во всех трех рассматриваемых регионах широких антииммигрантских кампаний. Европейские миграционные реалии. С окончанием «холодной войны» на европейском Западе стало быстро меняться отношение к проблемам мигрантов в целом и беженцев, в частности. Свобода иммиграции из коммунистических стран была одним из главных западных лозунгов в условиях блокового противостояния: как въехать на Запад, так и получить статус беженца было относительно легко. Когда же с распадом коммунистического блока, а затем и СССР этот вопрос потерял свое политическое значение и двери для выезда открылись, Запад быстро утратил интерес к данной проблеме, да и к судьбе большинства мигрантов.

Теперь он нередко рассматривает их как обузу. Либерализация режима эмиграции сопровождается «закручиванием гаек» на Западе, затруднившим въезд в наиболее привлекательные страны. Помимо окончания блокового противостояния, немалую роль сыграли и внутренние трудности в странах ЕС – как экономические (замедление темпов экономического роста и усиливающееся восприятие мигрантов как конкурентов и на рынке труда в сфере социальных льгот), так и политические (нарастание межэтнической напряженности и серия конфликтов в ряде принимающих стран, а затем и разворачивающаяся террористическая кампания, приведшие, в частности, к быстрому росту влияния правых националистических партий). Между тем, абсолютная численность мигрантов и их доля в населении стран-членов ЕС продолжали возрастать. На 1 января 2015 г. здесь проживало 19,8 млн лиц, не являвшихся гражданами стран-членов Евросоюза (3,9% его совокупного населения), а численность жителей ЕС, родившихся за его пределами, составляла 34,4 млн (6,8%). 15,3 млн граждан стран-членов ЕС проживали в других государствах Союза [Migration and…, 2016]. Наибольшее число неграждан насчитывается (млн чел.) в Германии (7,5), Великобритании (5,4), Италии (5,0), Испании (4,5) и Франции (4,4). В этих пяти странах проживает 76% неграждан Евросоюза, тогда как их доля во всем населении ЕС – 63%. По относительным показателям лидер ЕС – Люксембург, где иммигранты составляют 46% населения. Еще в шести странах (Кипр, Латвия, Эстония, Австрия, Ирландия и Бельгия) доля неграждан превышает 10% 1. Высока их доля в населении Швейцарии (27,4%) и Лихтенштейна (63,7%), не являющихся членами ЕС [Migration and…, 2016]. С усилением экономических трудностей и нарастанием этнической напряженности во многих европейских странах усиливаются требования жесткого ограничения иммиграции и переориентации миграционной политики на преимущественный прием высококвалифицированных специалистов в ущерб всем остальным категориям мигрантов, включая и беженцев. В частности, бывший президент Франции Н. Саркози говорил о необходимости перехода от «выстраданной» к «избранной» иммиграции [Joppke, 2011, р. 17]. Европейские эксперты различают желательную (высококвалифицированную трудовую) и нежелательную миграцию. В рамках первой выделяются «неизбежные» 2 и «принимаемые вынужденно» мигранты – как те, кто пользуется правом на воссоединение семей 3, так и те, кто просит убежища [Carling, 2011, р. 134–135].

Претворение в жизнь планов по резкому увеличению доли «желательных» мигрантов может привести к серьезным структурным изменениям в миграционных потоках, негативно влияя на положение низкоквалифицированных мигрантов и беженцев. С началом формирования Шенгенской зоны в 1990 г., принятием в 1997 г. Амстердамского договора и провозглашением в Тампере в 1999 г. цели создания зоны «свободы, безопасности и справедливости» ЕС все более ориентируется на параллельное формирование двух жестко очерченных европейских миграционных режимов. Во-первых, гарантирование свободы передвижения и создание единого рынка труда в рамках ЕС 4. Во-вторых, возведение высоких заградительных стен вокруг Евросоюза, отсекающих мигрантов нежелательных категорий или, по крайней мере, усложняющих их въезд в ЕС. Данные режимы нередко описываются как ориентированные на гарантирование прав (внутриевропейский) и обеспечение безопасности (внешний, запретительный). Они также характеризуются как, соответственно, «Европа без границ» и «Европейская крепость».

Радикальные изменения последних двух лет, включая формирование мощного потока беженцев из стран БВСА 1, наряду с серией террористических актов, значительно осложнили европейскую миграционную ситуацию, резко усилив поддержку населением крайне правых политических партий, активно использующих антииммигрантскую риторику. Помимо радикального сдвига общественного мнения во многих европейских странах вправо, меняющаяся ситуация может привести к серьезному ухудшению межэтнических отношений и расширению властных полномочий исполнительной власти даже в ведущих демократических странах Европы 2. Специфика североамериканской ситуации. Особенно актуален и интересен американский опыт миграционной политики, поскольку США являются центром крупнейшей миграционной системы мира: согласно данным Бюро переписи США, в 2014 г. численность иммигрантов в этой стране достигла 42,4 млн, или 13,3% населения, составлявшего в тот момент 318,9 млн. 3 Лишь за 2013–2014 гг. численность иммигрантов возросла на 1 млн чел. или на 2,5%. Численность же иммигрантов и их детей, родившихся в стране, составляет сегодня 81 млн чел., что составляет 26% населения [Zong and Batalova, 2016]. Согласно данным Управления иммиграционной статистики Министерства внутренней безопасности США, в январе 2012 г. в стране насчитывалось 11,4 млн нерегулярных («нелегальных») мигрантов, 71% из которых прибыли из Мексики и стран Центральной Америки [Zong and Batalova, 2016]. Немаловажны и многовековая история американской иммиграции, и тот факт, что во входящем потоке сегодня доминируют представители одной этнической и религиозной группы – испаноговорящие латиноамериканцы-католики, что усиливает опасения относительно размывания этнорелигиозной идентичности населения США [Huntington, 2004]. Данное обстоятельство показывает, насколько американская миграционная ситуация оказывается в целом благоприятнее, чем в России и большинстве других принимающих иммигрантов стран, поскольку культурная дистанция между местным населением и большинством иммигрантов – христиан, говорящих на одном из основных европейских языков, в США оказывается наименьшей.

Иммиграция – важнейший фактор не только количественного роста, но и качественных изменений в составе населения США. Сегодня его численность продолжает увеличиваться весьма высокими темпами и, согласно прогнозам, к 2050 г. достигнет 438 млн чел. [Statistical Abstracts…, 2012]. Иммиграция обеспечивает приблизительно 1 /3 совокупного прироста населения и рассматривается в качестве стимулятора экономической активности, обеспечивая подпитку экономики как низкооплачиваемой рабочей силой, так и высококвалифицированными специалистами, что означает и значительную экономию средств на их подготовку. Свыше 24 млн иммигрантов вовлечены в экономически активную деятельность. Интересно, однако, что миграционная политика США долгое время не делала особого акцента на квалификацию мигрантов, уделяя первоочередное внимание их этническому происхождению и странам исхода с тем, чтобы сохранить высокую долю среди населения выходцев из Западной Европы, прежде всего, на основе дискриминационных региональных квот, введенных в начале ХХ в.

Лишь после 1965 г., с принятием революционного Акта об иммиграционной реформе и серии актов о гражданских правах, США радикально пересмотрели свою иммиграционную политику, открыв границы для выходцев из стран третьего мира и квалифицированных специалистов. Сегодня американская иммиграционная политика направлена на достижение следующих основных целей: 1) обеспечение стабильной демографической подпитки населения США; 2) поддержание его этнического разнообразия; 3) обеспечение экономики рабочей силой разнообразных категорий 1; 4) прием беженцев по политическим, религиозным, этническим и прочим гуманитарным мотивам; 5) стимулирование притока высококвалифицированных специалистов, уменьшающего нагрузку на образовательную систему США, сокращающего затраты на подготовку профессиональных элит и приносящего значительные доходы американским университетам и национальному бюджету (которые, в частности, могут быть использованы для финансирования научных исследований и субсидирования обучения студентов – американских граждан)2 ; 6) широкомасштабная подготовка иностранных студентов в американских вузах позволяет осуществить отбор лучших кадров для предоставления им работы и места жительства в США и стимулировать формирование проамериканских групп – носителей новой политической культуры и идеологии из тех, кто впоследствии вернется домой.

Сегодня студенты-иностранцы и сотрудники-иммигранты составляют в США около ½ академического персонала в сфере естественных наук 1. Миграционная политика США, направленная на решение внутренних социально-экономических и политических задач, одновременно является и важнейшим внешнеполитическим механизмом «мягкой власти». Напомним, что Дж. Най характеризует ее как «способность получить то, что вы хотите, на основе (своей) привлекательности, а не путем давления или (денежных) выплат» [Nye, 2004]. Тем не менее, сегодня миграционная политика внутри США подвергается жесткой критике. В центре дискуссий – вопрос нелегальной иммиграции. Спектр предлагаемых решений чрезвычайно широк – от полной амнистии 11,4 млн мигрантов-нелегалов до их масштабной депортации. В результате глубоких расхождений между сторонниками противоположных подходов в миграционной сфере, США не проводили глубоких структурных реформ с 1986 г.3 , и все президенты после Р. Рейгана «ломали зубы», пытаясь предложить Конгрессу свои концепции миграционной реформы. Сегодня даже само выражение «иммиграционная амнистия» стало бранным в американском политическом лексиконе. Проведение глубокой структурной реформы миграционной политики было одним из важнейших предвыборных обещаний Б.Обамы в 2008 г., обеспечившим ему внушительную поддержку испаноязычных избирателей (около 10% электората). Совокупная численность в США так называемых «хиспаников» – лиц с испаноязычными корнями – достигла в 2014 г. 55,3 млн чел. (17,3% населения страны) 3. Ныне они составляют 46% эмигрантов в США (19,4 млн чел.). Во время президентских выборов 2012 г. Б. Обама получил 71% голосов испаноязычных избирателей (наилучший показатель для демократического кандидата с 1996 г.), тогда как республиканец М. Ромни – лишь 27% [Hispanic Voters…, 2016]. Эта ситуация вынуждает республиканскую верхушку лихорадочно искать компромиссные решения, поддерживая некоторые аспекты миграционной реформы в надежде вернуть хотя бы часть «испаноязычного» электората. Тем не менее, тот факт, что, вопреки своим предвыборным обещаниям, в течение своего президентства Б. Обама так и не предложил Конгрессу комплексного проекта иммиграционнной реформы, привел к резкому снижению активности испаноязычных избирателей на выборах 2014 г., став одной из важнейших причин сокрушительного поражения на них Демократической партии.

Иммиграционная концепция Б. Обамы включает как либеральные положения, так и довольно жесткие ограничительные элементы 1. С точки зрения стимулирования интеллектуальной миграции особое значение имеет так называемый «Акт мечты» 2, принятие которого обеспечило бы облегченное и ускоренное получение гражданства детьми нелегальных мигрантов, учащимися в университетах или военнослужащими. Концепция иммиграционной реформы также предусматривает либерализацию визового режима для высококвалифицированных работников и предпринимателей, готовых вкладывать средства в американскую экономику. Поражение демократов на выборах 2014 г. еще более ослабило шансы на принятие Конгрессом нового миграционного законодательства, что может привести к подготовке президентом исполнительных актов, осложняющих его отношения с законодательной властью. Х. Клинтон в целом поддерживает концепцию иммиграционной реформы Б. Обамы, предлагая еще большее расширение возможностей легализации определенных групп незаконных мигрантов, прежде всего, молодежи и лиц с высоким уровнем образования. Приоритеты миграционной политики вызывают серьезные противоречия даже среди сторонников либерального подхода. Так, имеют место трения между теми, кто поддерживает общее снятие ограничений с иммиграции и массовую легализацию незаконных мигрантов, и теми, кто предлагает радикальное увеличение квоты высококвалифицированных специалистов при одновременном резком сокращении числа лиц, прибывающих по линии воссоединения семей.

В частности, оппоненты президентского подхода предупреждают, что широкомасштабная легализация нелегалов может создать неблагоприятный прецедент, стимулируя дальнейшую нерегулярную миграцию, включая и «воспроизводственный туризм» беременных женщин 3. По их мнению, подобная ситуация несправедлива по отношению к тем, кто приехал в США легальным путем, но подчас вынужден десятилетиями ожидать получения разрешения на постоянное жительство или гражданство. Последовательное снижение поддержки республиканцев испаноязычным электоратом вынуждает партийное руководство искать компромисс с тем, чтобы поддержать определенные аспекты иммиграционной реформы с целью получить поддержку по крайней мере части избирателей«хиспаников». Подобные попытки встречают ожесточенное сопротивление консервативных партийных активистов, приводя к глубокому расколу внутри партии. Выдвижение кандидатуры Д. Трампа как официального кандидата от Республиканской партии на президентских выборах 2016 г. с его открыто антииммигрантской популистской риторикой, включая обещания построить стену на всем протяжении границы с Мексикой, депортировать всех незаконных мигрантов и временно заблокировать мусульманскую иммиграцию, служат подтверждением этого внутрипартийного раскола и близости трендов общественного мнения в США и Западной Европе. Они весьма репрезентативны в плане нарастания неуверенности белого большинства в сохранении своих позиций в американском обществе и опасений за свое будущее, особенно в годы президентства Б. Обамы. Действительно, в этом президентском цикле американский электорат выглядит раздробленным по этническим, расовым, гендерным и религиозным критериям, а также по линии сексуальной ориентации. Д. Трампа при этом поддерживают прежде всего представители традиционного белого среднего класса, особенно мужчины, тогда как Х. Клинтон – широкая коалиция меньшинств (афроамериканцы, испаноязычные, мусульмане, феминистки и женщины в целом, а также сексуальные меньшинства). Перед выборами 2016 г. более 90% афроамериканцев поддерживали Х. Клинтон, а Д. Трампа – всего лишь 2–6%. В июле 2016 г. Х. Клинтон поддерживали 66% испаноязычных граждан, Д. Трампа – 24% [Hispanic Voters…, 2016]. В подобной ситуации любой исход выборов может иметь весьма серьезные последствия для внутренней стабильности США: проигравшая сторона на этот раз может воспринять неблагоприятный результат как открытую атаку на свои интересы. И тем не менее, в отличие от Европы, американский электорат до начала текущей избирательной кампании не воспринимал проблему иммиграции как одну из важнейших для страны. Попадание этой проблематики в центр политической повестки дня и президентских дебатов оказалось напрямую связанным с возникновением кандидатуры Д.Трампа и его агрессивной кампанией, серьезно перекроившей приоритеты избирателей. Данный факт высвечивает деструктивный потенциал как популистских политических лидеров, так и сенсационных и идеологически заряженных источников массовой информации в плане радикализации общественного мнения и ухудшения межэтнических и межконфессиональных отношений в стране.

В частности, миграционная программа из десяти пунктов, озвученная Д. Трампом 31 августа 2016 г., предлагает значительное ужесточение миграционной политики США, что может иметь весьма серьезные последствия как для американской экономики, так и для межрасовых и иных межгрупповых отношений в этой стране. Претворение ее в жизнь способно привести к резкому усилению правительственного контроля над сферой общественных отношений и личной жизнью американских граждан, в то время как политика Д. Трампа по отношению к испаноязычному и мусульманскому сообществам может повлечь за собой ухудшение отношений с рядом межгосударственных организаций и зарубежных государств, включая Мексику и Латинскую Америку в целом, а также многие мусульманские страны. По крайней мере, в настоящее время Д.Трамп готов к принятию только высококвалифицированных мигрантов, блокируя иммиграцию представителей практически всех прочих групп. К сожалению, в этом смысле современные тренды в миграционной сфере США, включая и ориентацию общественного мнения, поскольку позиция Д. Трампа отражает взгляды значительной части американских избирателей, все более начинают напоминать ситуацию, складывающуюся в ЕС. Многие сегодня призывают США перейти на канадскую систему баллов как основной принцип формирования миграционного потока и оценки «качества» потенциальных иммигрантов 1. Принятая в 1967 г., она дает значительные преимущества кандидатам моложе 35 лет и имеющим ученые степени или профессиональную квалификацию высокого уровня: 62% разрешений на постоянное жительство выдаются на основе квалификации (в США же – лишь 13%) [Zakaria, 2012]. Между тем, в Канаде и эта система подвергается критике – как из-за того, что часто игнорирует гуманитарные аспекты иммиграции, так и потому, что недостаточно эффективно учитывает потребности рынка труда.

В частности, правительства ряда канадских провинций подчеркивают, что наиболее дефицитны сейчас профессии средней категории сложности, включая, например, средний и младший медицинский персонал, в то время как система баллов дает преимущество наиболее квалифицированным и дорогостоящим кадрам. Вероятно, оптимальное решение находится где-то на полпути между канадской и американской разновидностями иммиграционной политики. В целом же опыт и США, и Канады говорит о значительной пользе иммиграции и способности государства и общества интегрировать значительные массы мигрантов, не подвергая опасности основы демократии. Вместо заключения – зарубежный миграционный опыт и Россия.

Миграционная ситуация в России характеризуется наличием заметных параллелей с другими ведущими странами иммиграции, а потому изучение зарубежной практики в этой сфере и приложение его положительных аспектов к российской действительности было бы весьма полезно. Несмотря на многочисленные проблемы, весь мировой опыт свидетельствует о способности государства и общества принять и интегрировать значительные массы мигрантов, не подвергая опасности основы демократической власти. Однако тот же опыт одновременно показывает, что политика сегрегации мигрантов, формирующая этнические анклавы и загоняющая их в юридические «серые зоны», может иметь негативные последствия. Специфика российской ситуации связана прежде всего с относительной новизной проблемы масштабной иммиграции, а также институциональной и психологической неготовностью государства и общества к притоку большого числа инокульурных мигрантов. Более того, сегодняшняя ситуация в России осложняется рядом моментов. Во-первых, не только присутствием миллионов не имеющих прав мигрантов, отличающихся от местного населения в этническом, религиозном и культурном плане, но и слабостью и неэффективностью правительственных структур, которые должны работать с ними. Во-вторых, Россия сегодня выделяется отсутствием крупномасштабных антииммигрантских партий и движений и харизматичных популистских лидеров. Однако эта черта современной российской политической ситуации во многом связана с тем, что само российское государство последовательно занимается дискриминацией определенных групп мигрантов, препятствуя легализации нерегулярных мигрантов.

В-третьих, введением в последние годы определенных ограничений на деятельность зарубежных и международных неправительственных организаций, которые во всем мире играют важнейшую роль в деле оказания помощи мигрантам и беженцам. Это не только сокращает спектр предоставляемых мигрантам услуг, но и создает дополнительную нагрузку на бюджет и государственные структуры. В-четвертых, ощутима относительно скромная роль церковных организаций. Между тем, в США, например, церкви играют важнейшую роль в сфере помощи мигрантам и беженцам, видя в них потенциальных прихожан. В России и государство, и население весьма скептически относятся к проблемам мигрантов, в целом, и беженцев, в частности. Это обстоятельство, наряду со слабостью гражданского общества, ксенофобными настроениями, широко распространенными среди населения, в государственном аппарате и в прессе, препятствует должному пониманию серьезности и важности миграционной проблематики, затмевает как стратегическую, так и человеческую составляющую миграционных проблем, снижая эффективность политики в этой сфере. А между тем, эффективная миграционная политика могла бы способствовать решению многих насущных российских проблем в социально-экономической и демографической сферах. Не менее важны и внешние аспекты миграционной политики: иммиграция из соседних стран является важнейшим механизмом стабилизации социально-экономической и политической ситуации в приграничных регионах на основе таких факторов, как переводы мигрантов 1, снижение демографической нагрузки и ослабление давления на социальные службы и рынки рабочей силы в странах эмиграции, предоставление мигрантам образовательных услуг и погружение их в российскую культуру. Использование этих механизмов могло бы существенно расширить потенциал «мягкой власти» России.

А.В. КОРОБКОВ