Наряду с усилившимся контролем за политической и гражданской сферами, с функциональной перестройкой исполнительной власти и расширением репрессивных практик качественное изменение масштабов и характера контроля за медиасферой является отнюдь не последним по значимости элементом транзита от мягкого, конкурентного авторитаризма к консолидированному авторитарному режиму.

В отличие от конкурентного авторитаризма, легитимность которого опирается на экономические успехи и поддержку населения, а авторитарные институты призваны блокировать механизмы демократической смены власти, репрессивный авторитаризм использует медиа не только для цензурирования нежелательной информации и нежелательных повесток, но и для легитимации своих репрессивных практик и ужесточающихся форм контроля. Этим обусловлен переход от модели контролируемых медиа к пропаганде, т.е. продвижению определенной «правильной» системы ценностей и однозначной идентификации противостоящей ей системы «неправильной».

Притом что ведущие медиа стали объектом политического контроля еще в первой половине и середине 2000-х гг., контроль этот предполагал преимущественно ограничительные формы — речь шла об установлении контроля над теми СМИ, которые имели общенациональное значение и находились в руках нелояльных собственников, отсечении от эфира наиболее оппозиционных политиков и аналитиков и пр. Во второй половине 2000-х зона контроля расширялась, происходила концентрация медиаактивов, в редакциях началась смена поколений — поколение менеджеров и журналистов, воспитанное эпохой независимых СМИ и конкурентной политики, постепенно выдавливалось. Сохранившиеся независимые СМИ с их критичной по отношению к Кремлю повесткой были «отрезаны» от телевидения и в результате приобретали нишевый характер.

Вместе с тем при подчеркнутой лояльности основных телевизионных медиа, задающих информационный мейнстрим, и постепенном наступлении идеологизированного контента на периферии основной тон информационного вещания оставался идеологически относительно нейтральным, хотя и односторонним. На рубеже 2000–10-х гг. ситуация в медиасфере стала меняться. В то время как внимание зрителей к традиционным медиа — прежде всего центральным телеканалам и их новостному вещанию — снижалось, все больший общественный вес набирала информационная среда интернета и повестка социальных сетей, аудитория которых быстро росла. Параллельно начало формироваться новое поколение российских медиа, ориентированных на эту повестку: интернет-издания Lenta.ru, Gazeta.ru, Openspace — Colta.ru, телеканал «Дождь», журнал «Большой город». При поддержке традиционных независимых медиа («Ведомости», «Новая газета», радиостанция «Эхо Москвы» и др.) эта новая повестка становилась все более влиятельной, оказывая воздействие на медиасреду в целом. Разгром этой информационной инфраструктуры начался почти сразу после возвращения Владимира Путина в Кремль в рамках первой фазы политической реакции. В рамках этой фазы происходила также постепенная идеологизация медиапространства — на телевидении появились ток-шоу и аналитические программы, агрессивно продвигавшие консервативную антизападническую идеологию.

В целом перед Кремлем стояли две задачи: 1) преодоление автономии и оппозиционной мобилизованности информационной интернет-среды, ограничение ее влияния на традиционные медиа; 2) консолидация политической медиамашины, способной противостоять «модернизационной» повестке новой оппозиции и внутриэлитной фронды. Можно выделить несколько основных направлений решения этих задач: 1) формирование телевизионной олигополии на базе трех холдингов — ВГТРК, «Газпром-медиа» и Национальной медиагруппы (НМГ); 2) технологическое и стилистическое перевооружение и цифровая экспансия телевизионной олигополии; 3) информационная атака консолидированной медиамашины в период активной фазы «геополитического кризиса» и войны в Восточной Украине; 4) резкое усиление административного контроля в интернете (см. подробнее в разделе «Медиамашина зрелого авторитаризма: корпоративная консолидация и технологии политической мобилизации»). Процесс концентрации собственности на основные телевизионные активы в трех медиахолдингах, контролируемых либо непосредственно государством (ВГТРК), либо наиболее близкими Кремлю бизнес-структурами — «Газпром-медиа» и НМГ, привел к формированию телевизионной олигополии. «Газпроммедиа» и НМГ полностью или частично контролируют 11 из 22 федеральных телевещателей; ВГТРК владеет совокупно еще 21 каналом. Принятие в 2014 г. закона об ограничении иностранного капитала в СМИ до 20%, привело к очередному туру концентрации активов. В итоге на данный момент три группы, поделившие национальный телерынок, — это основа единства информационного пространства страны, ключевой элемент индустрии развлечений, основной рекламоноситель и основной поставщик медиапотребления россиян.

Столь консолидированный корпоративный контроль резко отличает ситуацию в российских медиа середины 2010-х гг. от той, что имела место в середине 2000-х34. Вторым компонентом консолидации политической медиамашины стало создание на базе трех холдингов интегрированной высокотехнологичной мультимедийной среды, опирающейся на новейшие достижения цифровых и спутниковых коммуникаций. Эта среда является основой для производства и распространения официально одобренного нарратива через софистицированную систему доставки, включающую аналоговое, кабельное телевидение, а также весь спектр цифровых и интернет-коммуникаций. Наконец, единство корпоративного контроля и современная инфраструктура распространения были дополнены интегрированной системой производства медиаконтента, способной динамично создавать убедительный нарратив для все более фрагментированной аудитории.

При этом основные усилия были сконцентрированы на глубокой интеграции и взаимопроникновении информационных и развлекательных форматов, обеспечивающих наиболее эффективное воздействие и максимальный охват. Все три группы двигались к интеграции между собой и внутри своих структур, выстраивая полный цикл управления кинои телеконтентом — от производства до распространения. Сайты и мобильные/облачные сервисы основных российских каналов — это объемные библиотеки контента и одновременно площадки онлайн-вещания. Эксперименты по синергии вещания для разных сред происходили параллельно с увеличением числа телеканалов, которое вело к фрагментации аудитории и ужесточению конкуренции между ними при сохранении олигополистической структуры рынка и единства политического контроля.

Таким образом, если рубеж 2000–10-х гг. был ознаменован наступлением интернета на позиции традиционных медиа, то в последние годы мы, наоборот, наблюдаем мобилизацию традиционного потребителя теленовостей и экспансию телевидения в цифровую среду и сетевые коммуникации. «Большое телевидение» научилось работать с «сетевой повесткой» — не замалчивать, а препарировать и интерпретировать ее «информационный шум». Уходя от форматов официоза, «большое телевидение» все более становится фабрикой эмоций.

Стилистический, технологический и тематический разрыв между ним и интернетом выглядит в значительной степени преодоленным. Трансляции сочинской Олимпиады показали, что российская телеиндустрия с точки зрения технологий и владения языком массовых зрелищ вписана в глобальную картину медиамира. Эта индустриальная мощь по производству зрелища и продуцированию эмоций способствовала закреплению «телевизионности» массового сознания, когда национальное телевидение вновь является безусловным лидером в конструировании и самой «повестки дня», и переживаний нации по ее поводу.

Политическое развитие России. 2014–2016 : Институты и практики авторитарной консолидации / под ред. К. Рогова. — Москва : Фонд «Либеральная Миссия», 2016. — 216 с