В исследовательской литературе не раз обращалось внимание на важное значение котла в кельтской мифологии. Особое внимание уделялось мотиву перерождения или преображения в котле, который обнаруживается в частности в одной из повестей валлийского «Мабиногеона». И в ирландских и в скандинавских сказаниях присутствует мотив котла – источника изобилия. В то же время, и в кельтских и в германских преданиях очевидна связь пиршественного котла с содержащимся в нем опьяняющим напитком, в частности с медом. Мы сконцентрируем внимание на других аспектах сложного образа котла, безусловно имеющего очень древнее происхождение в германской и кельтской мифологических традициях. Речь идет о связи котла, в частности пиршественного, с жертвоприношением, а также с гаданием.

Следует сразу отметить, что в самых разных традиционных культурах жертвоприношение и гадание были тесно связаны, поэтому представляется важным проследить эту связь на материале кельтских и германо-скандинавских мифологических сказаний. Правильнее понять роль котла в мифах древних кельтов и германцев помогает обращение к археологии и истории. В различных регионах Европы к северу от Альп были обнаружены котлы и иные крупные металические сосуды, относящиеся к бронзовому и железному веку. Многие из них уверенно связываются с культурой древних кельтов или германцев. Котлы либо клали в захоронения как элемент погребального инвентаря, либо оставляли в качестве самостоятельного клада, вероятно культового характера. К VI в. до н.э. относится такая находка, как найденый в Шреттвеге (Австрия) котел на подставке, снабженной колесами.

На подставке представлена целая скульптурная композиция. В центре композиции помещена женская фигура – вероятно, богини, которая своими руками и поддерживает котел. Любопытно отметить, что рядом изображена фигуры с оружем в руке, направленном в спину другим персонажам. Отметим, что Б.А. Рыбаков вполне закономерно интерпретировал композицию как сцену человеческого жертвоприношения1 . У нас нет возможности утверждать, связана ли эта находка с древними кельтами (или протокельтами), не ясно и ее предназначение. Однако нет оснований сомневаться, что этот сосуд на подставке служил для культовых целей. Среди сосудов, помещенных в могилы древних кельтов самым известным является огромный бронзовый кратер греческой работы из погребения в Виксе. Этот сосуд не был изготовлен кельтами, но, как полагают, судя по его необычным размерам, создавался специально по заказу одного из кельтских вождей2 . Огромный сосуд был наиболее эффектным элементом богатого погребального инвентаря. Менее крупные бронзовые котлы были помещались в захоронения кельтов и германцев вплоть до эпохи викингов. Очевидна связь данной традиции с представлениями о загробном пире, которые отражены в мифологических преданиях кельтов и германцев. Котлы, разумеется, использовались и во время пиров на этом свете. Но существенно, что пиршество, особенно приуроченное к религиозным праздникам часто воспринималось как жертвенный пир. Особая роль пиршественного котла на таких пирах соответствовала важному месту котла среди прочих предметов, сопровождавших умерших в иной мир. В рамках нашей темы особенно интересна засвидетельствованная археологией традиция помещать котлы в землю или в воду. Она хорошо представлена в Дании (котлы из Гундеструпа и из Бро) и в других районах, в том числе на Балканах, где, вероятно, была связана уже с культовой практикой древних фракийцев (котел из Летницы). Несмотря на то, что котел из Летницы по- видимому не связан на прямую с культурой древних кельтов или германцев, обращает на себя внимание ряд важных обстоятельств. Этот сосуд IV века до н.э. был явно умышленно оставлен в земле, причем содержал внутри пластинки изготовленные из драгоценных металов, украшенные мифологическими или культовыми сценами. Вероятно, этот котел был оставлен в качестве жертвоприношения богам. Сходным образом интерпретируют причину оставления в болоте (изначально, вероятно, в озере) замечательного серебрянного котла из Гундеструпа в Дании, который датируют III-II, а иногда и I в. до н.э. Котел также был найден с пластинками, содержащими мифологические сцены внутри.

Однако в данном случае эти пластинки являются элементами (съемными стенками) самого котла. Котел, и прежде всего съемные стенки, несут на себе изображения мифологических персонажей, которых часто и не без основания связывают с божествами древних кельтов. Существенно, что стилистика изображений на этом котле близка изображеним на котле из Летницы. Это, а также материал, из которого изготовлен гундеструпский котел возможно, указывает на происхождение из дунайского региона. В результате мы можем предполагать прямое влияние кельтской, а возможно и кельто-фракийской3 ритуальной практики на население древней Дании, где в ту эпоху проживали германцы. Котел мог попасть в северную Европу в результате походов кимвров и тевнонов в конце II в. до н.э. Пролить свет на ритуальное предназначение этого котла помогают данные античных писателей об обычаях кимвров и тевтонов. Речь идет о человеческих жертвоприношениях, которые совершали жрицы кимвров: «С обнаженными мечами эти жрицы бежали через лагерь навстречу пленникам, увенчивали их венками и затем подводили к медному жертвенному сосуду вместимостью около 20 амфор; здесь находился помост, на который восходила жрица и, наклонившись над котлом, перерезала горло каждому поднятому туда пленнику. По сливаемой в сосуд крови одни жрицы совершали гадание, а другие, разрезав трупы, рассматривали внутренности жертвы и по ним предсказывали своему племени победу»4 . Гундеструпский котел мог иметь прямое отношение к описаной практике. Любопытно, что он был найден в Ютландии, на территории, где согласно сведениям античных авторов как раз и проживали кимвры. На одной из его стенок изображена процессия воинов, направляющихся к персонажу, который изображен значительно крупнее остальных. Этот персонаж, вероятно божество, держит человека вверх ногами над каким-то крупным сосудом.

Эта сцена может быть интерпретирована как изображение жертвоприношения над котлом, причем в качестве основного участника представлена не жрица, а сам бог. Котел, несущий на себе изображение сцены жертвоприношения сам в свою очередь был помещен в воду, видимо, как жертвоприношение богам. У нас нет свидетельств о бытовании обрядов с котлом, подобных кимврским в других районах кельтского или германского мира, но есть свидетельства о различных вариантах обряда человеческих жертвоприношений у древних кельтов, в том числе о жертвоприношении путем утопления в бочке. Напомним, что в центре скульптурной композиции из Шреттвега, изображающей, судя по всему, сцену жертвоприношения, помещалась женская фигура. Логично предположить, что речь идет о жертвоприношении богине, изображенной в центре. Такая интерпретация сюжета находит, как нам кажется, параллели в рассказе Тацита о религиозных обрядах северых германцев в I в. н.э. Античный историк утверждал, что служителей культа богини Нерты, священную колесницу которой возили в период религиозного праздника, убивали в конце праздненства . Для нашей темы существенно, что женская фигура на шреттвегской колеснице поддерживает руками котел. Таким образом можно констатировать, что котел играл важную роль в религиозных обрядах, связанных с жертвоприношением у древних германцев и, вероятно, кельтов6 . Такой котел мог восприниматься в рамках данной культуры как важнейшая, священная ценность, связанная с божествами. Не случайно, по сообщению Страбона, во времена императора Августа, когда римские легионы продвинулись в глубь Германии, кимвры послали в знак примирения с Римом свой котел: «Они послали в дар Августу котел, почитаемый у них самым священным, прося у императора о дружбе и забвении прошлых проступков» . Важно подчеркнуть, что в этом сообщении Страбона котел фигурирует как важнейший сакральный предмет, причем эта сакральность была связана с обрядами человеческих жертвоприношений. Переходя к анализу собственно мифологических преданий кельтов и германцев, следует учесть, что имеющиеся в нашем распоряжении тексты были записаны уже в христианскую эпоху. Тема языческого культа: жертвоприношения или гадания, если она присутствоала в предании, нередко выхолащивалась. Соответствующие эпизоды повествования могли подвергаться переосмыслению в более благопристойном духе с точки зрения новой религии. Тем не менее, тесная связь мифа и ритуала помогает находить в тексте мифологического сказания сюжеты, связанные с языческой обрядностью. Среди дошедших до нас уэльских преданий наиболее ярко связь волшебного котла с мотивом жертвоприношения, на наш взгляд, проявилась в повести «Бранвен, дочь Ллира», входящей в состав «Мабиногиона». Здесь рассказывается о котле, который был принесен неким великаном. Позже главный герой повествоваия Вран или Бран дарит сосуд как большую ценность

королю ирландцев в знак примирения. Отметим связь котла с великаном, а также с явно мифологическим персонажем, Браном (также отличавшийся исполинским ростом), чей образ восходит к какому-то кельтскому божеству. Этот чудесный котел обладал следующим свойством: «если погрузить в него сегодня убитого человека, то назавтра он будет жив, как раньше, кроме того, что не сможет говорить» . В ходе повествования это свое качество котел проявляет во время сражения Брена и его спутников с ирландцами. Ирландские воины, помещенные в котел на следующий день снова вступают в бой. Один из сопровождавших Брена персонажей, Эвниссиэн (также явно сверхъестественный мифологический персонаж) прикидывается мертвым и, попав в котел, раскалывает его, но при этом гибнет и сам .

Для интерпретации описанного сюжета следует вновь вернуться к котлу из Гундеструпа. Существет мнение, что на котле изображена не сцена жертвоприношения над котлом, а сцена оживления воина в духе повествования из «Мабиногиона». Аргументом для такой интерпретации изображения является то, что часть воинов на сосуде движутся не к котлу, а от него, что можно интерпретировать как процессию прошедших перерождение или оживление воинов. Это соответствует интерпретации сюжета уэльского сказания как описания действия волшебного котла перерождения или оживления. Однако, на наш взгляд, с учетом данных античных источников, логичнее исходить из связи котла именно с обрядами жертвоприношений.

Эта связь позволяет объяснить не только мотив оживления воинов, помещенных в котел, но и то обстоятельство (оно каждый раз особо оговаривается), что оживленные воины могли сражаться, но не могли говорить. Учитывая то, что нам известно об обрядах кимвров, а также изображения на котле из Гундеструпа, помещение людей в котел в уэльском сказании следует интерпретировать как отражение и переосмысление практики человеческих жертвоприношений. В «Мабиногионе» описан, вероятно, не столько сам ритуал, подобный тому, который был известен Страбону, сколько способность сакрального сосуда отправлять умершего (принесенного в жертву) в мир божеств. Воины, приносимые в жертву вполне могли мыслиться как перешедшие в иной мир, но способные действовать уже как войско мертвых (подобных эйнхериям Одина в скандинавской мифологии) в интересах жертвующего. На то, что помещенные в котел воины не совсем оживают, а скорее пеперождаются в иной мир, на наш взгляд, указывает их немота. Отметим, что и на котле из Гундеструпа и в «Мабиногионе» вокруг котла действуют войны. Такая связь вполне соответсвует военному характеру ритуалов с пленниками, которых приносили в жертву кимвры, причем, как уже отмечалось, жрицы тут же гадали об исходе сражения.

Великанский рост (подобающий божеству) главного персонажа сцены жертвоприношения на котле из Гундеструпа вполне соответствует великанскому росту Брена и великана-изначального хозяина котла в «Мабиногеоне». Если исходить из трактовки изображения на гундеструпском котле именно как сцены жертвоприношения, то то мы получаем целый ряд соответствий не только тексту «Мабиногиона», но и обряду, описанному Страбоном. Видное место волшебного котла в уэльском предании соответствует трепетному отношению к ритуальному котлу у кимвров, которое засвидетельствовал Страбон. Любопытно отметить, что и у Страбона и в тексте «Мабиногиона» жертвенный сосуд приносят в дар с целью заключения мира. Наша интерпретация, как представляется, вполне соответствует общему архаическому характеру данной повести «Мабиногиона», в которой действуют мифологические персонажи и имеются другие коннотации с обрядовой практикой

Мирзоев Е.Б. кандидат исторических наук, Институт государственного управления, права и инновационных технологий, г. Москва, Российская Федерация