Зачем России память о Первой мировой войне?

Изменения, внесенные в проект памятника на Поклонной горе, наглядно показывают, как в этом центральном коммеморативном проекте прославление героизма и отсылка к государству, выраженные в монументальном языке с явными советскими интонациями, быстро взяли верх над идеей поминовения всех павших и долга памяти. Многие другие виды мемориальной «продукции»: памятники, выставки, фильмы – также нередко несут на себе отпечаток этой – государственной, героической, монументальной – традиции, но в них можно разглядеть существование и иных, порой противоположных тенденций, которые подразумевают поиск менее торжественного языка, более человеческого измерения.

Об этом свидетельствуют, к примеру, две выставки, открывшиеся весной 2014 г. в Москве в Государственном центральном музее современной истории России и Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства. На первой из них была представлена коллекция посвященных Первой мировой войне рисунков, карикатур, эскизов, большей частью созданных художниками-фронтовиками. Вторая выставка пыталась рассказать об этих событиях с помощью безмолвных «свидетелей» войны: фотографий, почтовых открыток и других предметов и документов, например, меню товарищеского обеда, устроенного британскими и русскими летчиками.

Помещая в центр обычных, рядовых солдат, их военные будни, быт, чувства и переживания и отказываясь при этом от любых комментариев, отсылающих к «Большой истории», обе выставки стремятся сократить дистанцию между «забытой» войной и зрителем, предложить ему образы, задевающие за живое, вызывающие эмоции, заполняющие пустоты, – и в то же время тщательно избегают сложных вопросов и возможных камней преткновения, связанных с интерпретацией исторических событий.

Эти выставки свидетельствует также об идущем сегодня поиске образов, лиц и имен, способных стать олицетворением этого опыта и вызвать общую, разделяемую значительной частью общества идентификацию с памятью о войне. Ведь одним из препятствий, стоящих на пути мемориализации 1914 г. в современной России, является то, что речь идет о войне, не оставившей после себя общепризнанных, бесспорных героев. Истоки этой лакуны следует искать прежде всего в последовавших за войной братоубийственных конфликтах.

Многие офицеры и генералы Первой мировой оказались в рядах белого движения, и их имена впоследствии ассоциировались с образом злейших врагов советской власти, выступивших с оружием в руках против собственного народа. Сегодня в результате пересмотра истории революции и реабилитации белого движения многие из них тоже подверглись переоценке, но их чествование в качестве героев Первой мировой войны, по-видимому, не всегда находит широкого понимания в обществе.

Аналогичным образом генерал Брусилов, примкнувший к большевикам и потому положительно оценивавшийся в советский период, сегодня осуждается некоторыми за поддержку красных. Неудивительно, что в этих условиях попытки создать память о Первой мировой войне зачастую сопровождаются обращением к образам обычных солдат и офицеров, порой безымянных, которые будучи избавленными от ответственности за военные поражения и последующие политические решения, позволяют воплотить идею верности и жертвы во имя родины. Эта логика присутствует, например, в фильме «Батальон смерти» главном проекте в области художественного кино, приуроченном к столетней годовщине.

Этот фильм, опирающийся на реальные события, рассказывает о женщинах, которые, сражаясь в специальном отряде, продемонстрировали большое мужество и самоотречение в самый трудный момент войны, в 1917 г. Как подчеркивает это продюсер Е. Айзикович, выбор в качестве героев женщин должен позволить рассказать об этой войне «без ура-патриотизма, пушек, пулеметов, кавалерийских атак». Эти и другие попытки найти места и персонажей, позволяющих воплотить память о «забытой» войне, могли бы стать предметом более углубленного анализа, который учитывал бы, в том числе региональную составляю-

щую процессов мемориализации, проявляющуюся в поиске мест, образов, событий, способных стать мостиком между местной идентичностью и историей Первой мировой войны. Порой такие попытки вступают в конфликт с исторической политикой, проводимой представителями центральной власти. Так, недавно Псков стал полем символической битвы по поводу будущего памятника, посвященного героям Первой мировой. В декабре 2013 г. министр культуры В. Мединский «подарил» городу от имени возглавляемого им Российского военно-исторического общества памятник «солдату Первой мировой войны».

В ходе того же короткого визита в Псков он выбрал место для памятника; там немедленно начались подготовительные работы по установке монумента, открытие которого должно было состояться всего несколько недель спустя. Однако сам памятник и место его возведения вызвали протесты со стороны городской общественности, причем в качестве одного из важнейших аргументов фигурировало существование другого проекта подобного памятника, который предполагалось возвести в другом месте. Помимо низкого художественного качества московского подарка предметом критики являлось то, что выбранное для его установки место не связано с историей 1914-1918 гг. в Пскове (в отличие от альтернативного проекта, который предполагалось установить перед зданием штаба Северного фронта). Критиковался также «искусственный характер» этого «пропагандистского монумента», неспособного, по мнению его противников, вызвать эмоции и идентификацию с памятью о войне.

История будущего памятника солдатам Первой мировой войне в Пскове поднимает ряд вопросов и проблем, характерных для процессов мемориализации, наблюдаемых в современной России. Она позволяет прежде всего лучше понять роль, которую стремится играть в этих процессах государство. Последние несколько лет государственные учреждения, а главное – созданные недавно общественные институты, претендующие на роль главных акторов государственной исторической политики (в частности, РВИО и РИО), все больше интересуются темой Первой мировой войны, долгое время находившейся на периферии российской культурной и коммеморативной жизни.

Нельзя, однако, забывать, что на этой периферии действовало определенное число других акторов: частных лиц, музейных работников, представителей общественных организаций, иногда местных и региональных органов власти (не говоря о профессиональных историках, чья деятельность по изучению войны здесь не рассматривалась), – которые сегодня и радуются, и подчас опасаются такого растущего внимания. Несмотря на сходства в дискурсе, ставящем акцент на идее «долга памяти» по отношению к павшим, и несмотря на консенсус, на первый взгляд, окружающий понятие патриотизма, смысл, которым предстоит наделить конструируемую память о Первой мировой войне, определяются по-разному различными участниками процессов мемориализации. Что является приоритетом?

Прославление великого государства и сражений, из которых состояла его история? Дань памяти людям, честно выполнившим свой долг перед родиной? Оплакивание мертвых и сохранение памяти о выпавших на их долю испытаниях? Эти смыслы множественны, порой противоречивы – подобно тому как могут быть разнообразными воплощающие их символы, места, имена и образы. Разумеется, средства – медийные, финансовые, административные – находящиеся в распоряжении различных общественных институтов, участвующих в конструировании этой памяти, несопоставимы. Неудивительно поэтому, что версия, предлагаемая Москвой, кажется преобладающей…

Эмилия Кустова