Справедливость – это ценностно-нормативное понятие, оценивающее меру соответствия сущего должному в определенном отношении. Итог процедуры оценивания во многом зависит от истолкования справедливости в содержательном плане. Легко фиксируемое разнообразие определений и пониманий справедливости (часто трудно согласующихся друг с другом) говорит о модальном характере справедливости. Содержательное наполнение этого понятия зависит от социокультурного контекста, мировоззрения и т.д.

В то же самое время понятие справедливости во всех своих проявлениях имеет функцию нормативного принципа, регулирующего человеческую деятельность. При этом реализованная тем или иным способом справедливость обладает постоянным риском распадения и энтропии, долговременность ее существования зависит от возобновляющихся усилий, в том числе интерпретативных и аргументационных, по ее поддержанию со стороны общества. Необходимость справедливости ярче всего проявляется в спорных ситуациях использования некоего «общего» в некоторых «частных» интересах и целях, и соответственно сознательного или несознательного «исключения» противоположных целей и интересов. Справедливость в самом широком смысле есть обоснованность и оправданность порядка или меры (не)равенства в распределении социальных благ и тягот. Обоснование меры и порядка может использовать как логику различных аргументационных «миров», так и разные мировоззренческие системы, включая политические идеологии [3].

Основная сложность и трудность идеи справедливости заключается в ее общей, формальной природе, не имеющей однозначного содержательного истолкования. Трудность, а может быть и невозможность предельной генерализации и универсализации правил и принципов справедливости составляет суть проблемы справедливости. Тем не менее, нельзя сказать, что существует бесконечное число значений, контекстов употребления и норм справедливости. Важнейшей рамкой проблем справедливости является город ввиду фактического сочетания макро- и микроуровней социальной реальности [2; 4]. Большинство людей сегодня проживают в городах и на урбанизированных территориях. Утихнувшие, возможно к облегчению многих, обсуждения процессов глобализации и ее последствий сменились пониманием не менее впечатляющих процессов урбанизации и их проблем, подлежащих как научному осмыслению, так и практическим решениям. Впрочем, город является важным объектом научных исследований уже более века.

Еще Чикагская школа социологии заложила основы научного анализа городских явлений и процессов, по сути понимаемых как явлений и процессов общества как такового. Правда, хотя «чикагцы» и были последовательными социальными эмпириками, то есть старались строить социологию как эмпирическую науку о городе, их исследования все же были практически ориентированными и «проблемно-сфокусированными» [6, с. 10], направленными на конкретную пользу людям. Иными словами, им не был чужд так называемый «социальный пафос», желание влиять на жизнь общества в позитивном и полезном ключе. Тем самым, наука о городе с самого начала содержала социально-критический элемент.

Однако, мы не можем утверждать наличие прямой преемственности между «классической» социологией города и городской критической теорий. Как показывает Нил Бреннер, от чикагцев и мейнстримовой городской теории городскую критическую теорию отличает подчеркивание: «политически и идеологически опосредованного, социально оспариваемого и потому податливого характера городского пространства, то есть его постоянной (ре)конструкции как площадки, средства и результата исторически специфических отношений социальной власти» [7, p. 198]. Интеллектуальное поле критической городской теорий было первоначально сформировано трудами А. Лефевра, Д. Харви и М. Кастельса еще в 1960-70-х годах. Сегодня проводить городские исследования с позиций критической теории означает умение выявлять и прослеживать взаимосвязи между такими сферами городской жизнедеятельности, как архитектура, городское управление и градостроительство (городское планирование), городская экология, городские движения, культурные индустрии, историческая политика, новые технологии (включая информационные) и главными социальными проблемами, включающими в себя справедливость, равенство, социальное включение, свободу. Современный критический урбанизм (или современная критическая городская теория) наследует прежде всего подходы и принципы философской критической теории Франкфуртской школы, развивавшей в свою очередь принципы критики политэкономии К. Маркса. Так, по утверждению М. Хоркхаймера, «критическая» теория отличается от «традиционной» наличием в первой конкретной практической цели, которая направлена на «освобождение человека от рабства», действует как «освобождающее и стимулирующее воздействие» и работает «над созданием мира, который удовлетворяет потребностям и силам» людей [9, p. 246].

Конечно, критическая теория Франкфуртской школы наследуется городской критической теорией не в полном объеме и со всеми ее деталями, но в своем смысловом ядре. Н. Бреннер называет четыре составляющих такого ядра: 1) теоретичность, то есть необходимость абстрактного анализа существующего положения дел, а не формул для конкретных социальных изменений; 2) рефлексивность, заключающаяся в том, что критик-теоретик возможен только благодаря тому, что сам капитализм не является тотальной системой, а имеет внутри себя разрывы; 3) отрицание и критика инструментального разума, поскольку нет вообще проблемы в том, как приложить теорию к практике, это не возможно, поскольку это суть два разных царства, однако практика информирует теоретика; 4) подчеркивание и поиск потенциального в актуальном, то есть возможностей для развития в действительное состояние скрытых и подавленных в современных городах новых форм и способов развития урбанизма [7, p. 201-204]. Задаваясь вопросом, отсылающим к известной работе Нэнси Фрезер «Что критического в критической теории»: что критического в критическом урбанизме, Н. Бреннер отстаивает мысль, что ввиду тотальной планетарной урбанизации критическая теория с необходимостью является городской. Индийский исследователь А. Рой усиливает напряжение и задает сопряженный вопрос: что городского в городской критической теории? Опираясь на индийские кейсы, он утверждает, что границы городского (и отличного от сельского) не столь очевидны, как это представляется Бреннеру и другим исследователям [12, p. 6-8]. Критические теоретики по сути некритично воспринимают базовое различение: городское/сельское. Как убедительно подчеркивает А. Рой, «городское» это не строго определенное онтологическое понятие, но скорее административная категория, «особый способ бытия правительности» [9].

Более того, он предлагает понимать «городское» в терминах отсутствия и неразрешимости, то есть считать ее «неразрешимой» категорией [12, p. 13]. В числе возможных подходов к городским исследованиям со стороны критической теории называется целый ряд интеллектуальных действий: «а) анализ системных, исторически конкретных, пересечений капитализма и процессов урбанизации; б) изучение меняющегося баланса социальных сил, властных отношений, социопространственных неравенств и политико-институциональных механизмов, которые формируют и сами формируются эволюцию капиталистической урбанизации; с) вскрытие маргинализаций, исключения и несправедливостей (класса, национальности, «расы», гендера, сексуальной ориентации, национальности и др.), которые вписались и натурализовались в существующие городские конфигурации; д) разбор противоречий, кризисных тенденций и линий потенциального или актуального конфликта в современных городах; и на этой основе e) демаркация и политизация стратегически важных возможностей для более прогрессивных, социально справедливых, эмансипационных и устойчивых формаций городской жизни» [8, p. 5]. Нетрудно заметить, что с проблемой (не)справедливости связана практически половина всей повестки критического урбанизма, хотя, конечно, и не исчерпывает её. Соответственно ключевой «содержательный» источник «вдохновения» городской критической теории тесно связан с поисками решения проблемы справедливости в пространственном контексте города (см., первую работу в этом теоретическом поле, вышедшую в 1973 году: [5]).

Это вполне закономерно, поскольку: а) процессы стремительной урбанизации с новой силой обнажили проблемы несвободы, неравенства и несправедливости уже в городских сообществах; б) потребность жить в справедливом мире остается одной из важнейших для человека, и соответственно выражающейся в идее построения справедливого общества. Далее мы остановимся на идеях двух сборников, по сути коллективных монографий, вышедших с разницей в более чем двадцать лет – «Урбанизация несправедливости» (1996) [14] и «В поисках справедливого города: дебаты в городской теории и практике» (2009) [13]. При этом Э. Свингедоу и Э. Меррифилд, редакторы первого из них, актуальность своего интеллектуального предприятия обосновывали необходимостью переоценки аргументов Д. Харви в новой ситуации господства неолиберального рынка, постмодернистского интеллектуального дискурса и процессов глобализации, непрекращающегося роста проблем городской несправедливости (бездомности, безаработицы, бедности, жилищных проблем, насилия) [14, p. 2]. Сам Д. Харви написал для сборника главу, посвященную экологической справедливости (environmental justice). В «Урбанизации несправедливости» сквозной линией идет представление о множественности смыслов и контекстов этого понятия и широкий спектр его тематизации. При этом нетрудно заметить, что книга отражает важный сдвиг в академических дискуссиях о справедливости в направлении политики различия и идентичности.

Так, Н. Смит, пишет, что с 80-х классовый анализ сменился политикой идентичности и призывает признать, что: «паралич левых касательно хорошо разработанного дискурса социальной справедливости на самом деле выражает нечто важное, к чему мы должны отнестись серьезно» [14, p. 133]. С. Файншетйн показывает, что достижение экономического равенства и справедливости не снимет проблемы, поскольку даже при социализме индивиды продолжат испытывать зависть, жадность, иметь социальные и символические различия. Раса, национальность, религия никуда не исчезнут при появлении экономического равенства.

Однако здесь всплывает теоретическая проблема в идентификации ущемленных и угнетенных групп в плюралистическом обществе: «Без универсалистского дискурса угнетение — в глазах смотрящего» [14, p. 29]. Тем самым, вопросы культурного конфликта решаются труднее экономических и лежат в плоскости гражданского общества: «Движение за социальную справедливость, если оно призвано мобилизовать большое число людей, должно уделять меньше внимания защите наиболее обездоленных, но больше внимания общим благам, меньше правам угнетенных и больше — безопасности. Большинство людей предпочло бы экономический рост, если бы он каким-то образом коснулся их, перераспределению, если перераспределение не приводит к улучшению их уровня жизни. Целенаправленная политика перераспределения может быть наиболее эффективным методом достижения широких социальных благ, но она слишком подозрительна в рамках антиналоговых настроений» [14, p. 38]. Э. Соуджа пишет о новых дискуссиях вокруг новой культурной политики, продвигающей право на различие, в противовес политике равенства, продвигаемой разными средствами как универсализирующим либерализмом, так и модернистским марксизмом. Ш. Зукин обращается к новым культурным стратегиям и визуальным (само)репрезентациям различных городских групп, порождающих новую публичную культуру, одновременно неиерархичную и инэгалитарную [14, p. 242]. М. Берман касается рэп-музыки, бывшей изначально реакцией на несправедливости городской несправедливости, но капитализирующейся сегодня [14, p. 176-178].

Культура различия не единственный предмет книги. Так, Дорин Мэсси подчеркивает актуальность темы мобильности, важную для наших текущих исследований: «существует связь между пространственной мобильностью, социальной властью и конструированием идентичностей. И это отношения, которые переплетаются с множеством самых обычных политических вопросов, которые лежат в основе — или которые должны быть там — политических дебатов о будущей социальной форме городов: вопросы общественного транспорта, безопасности на улицах и важности переполненного и действительно открытого общественного пространства» [14, p. 113]. Книга «В поисках справедливого города», как следует из названия, ориентирована уже не столько на вскрытие болевых точек современных городов, сколько на обсуждение принципов и методов их преодоления.

При этом авторами снова подчеркивается «неопределенность» и множественность понятия справедливости и особенно в приложении к городскому контексту. Базовая точка отсчета теперь смещается от «политик различия» к политикам «признания». Главная дискуссия здесь разворачивается вокруг дискурсивного понимания справедливости и соответственно связей между теорией и практикой справедливости в городе. В особенности это напряжение видно в противостоянии текстов, написанных С. Файнштейн и Д. Харви. С. Файнштейн, будучи создателем самого концепта «справедливый город», основывается на вере в возможность коммуникативных механизмов достижения справедливости.

Она считает, что: «сам акт именования имеет силу. Если мы постоянно повторяем призыв к Справедливому Городу … мы меняем популярный дискурс и расширяем границы действия. Коммуникативные теоретики правы, подчеркивая важность слов, но для торжества справедливости крайне важно, чтобы содержание речи включало требования признания и справедливого распределения. Изменение диалога, с тем чтобы требования справедливости больше не маргинализировались, стало бы первым шагом к переворачиванию нынешней тенденции, исключающей социальную справедливость из целей городской политики» [13, p. 35]. Д. Харви критикует такой «дискурсивизм» С. Файнштейн:

«Акцент Файнштейн на дискурсивной и вдохновляющей роли Справедливого Города избегает необходимости прямого конфликта и борьбы. Конечно, ее предложение включает разногласия и споры, но эти различия должны быть гармонично разрешены, так сказать, за чашкой капучино в уличном кафе» [13, p. 46]. В то время как: «право на город … это … активное право сделать город более соответствующим желаниям наших сердец и тем самым воссоздать себя в ином образе» [13, p. 48]. Большинство авторов книги городскую справедливость обсуждают в связи с принадлежащим Анри Лефевру понятием «право на город», ставшее в начале XXI века весьма популярным теоретическим концептом и политическим лозунгом для множества городских социальных движений по всему миру.

Лефевр понимает его как высшую форму прав: «право на свободу, индивидуализацию в социализации, жилье и проживании. В праве на город подразумеваются право на произведение (в партиципаторной активности) и право на присвоение (отличное от права на собственность)» [10, p. 125]. П. Маркузе, автор заключительного раздела книги, ставит «право на город» выше «справедливого города»: «Хотя и не революцию, но 1968 год произвел новую цель, новое требование: право на город. Его осуществление, возможно, является следующим шагом в поисках не просто Справедливого Города, но будущего гуманного города, города, возможности которого 1960-е годы открыли для столь многих глаз, города, на право которого можно было бы реально претендовать» [13, p. 244]. Он призывает расширить концепцию «справедливого города»: «чтобы развить и добиться того, к чему призывает Право на Город: права на полную, свободную, творческую жизнь для всех, права на то, чего так выразительно требовали 1968-е, но не достигли» [13, p. 246]. Со своей стороны, отметим здесь, что основная проблема у понятия «право на город» та же что и у «справедливости» — неоднозначность.

Однако неоднозначность и крайняя абстрактность, в частности, всей теории А. Лефевра позволяет его концептуализациям сохраняться и сегодня, обрастая новыми теоретическими смыслами и практическими посылами, хотя базирующимися на общем анти-капиталистическом фундаменте. Как отмечает, в другой своей статье П. Маркузе, последователи современных концептуализаций «права на город» при всех различиях в позитивных формулировках должного образа городского общества (идеалы демократического общества у М. Перселла, справедливого общества у С. Файнштейн (равенство, демократия, разнообразие), общества, способствующего полному развитию человеческого потенциала у М. Нуссбаум), имплицитно объединяются в «фундаментальном отвержении господствующей капиталистической системы» [11, p. 194]. Подчеркнем также сомнительность тезиса о тотальности городской революции – на планете еще достаточно есть зон негородского. Да и сами города, и мы здесь поддерживаем аргументы А. Роя, далеко не столь хорошо понятны и однозначны. Амин и Трифт указывают на то, что «городская жизнь есть ни к чему не сводимый продукт смешения» [1, с. 12]. «Города нельзя свести к чему-то одному. Они по-настоящему множественны.

Они выходят за рамки, причем всегда. Являются ли города артефактами государства? Да, но всегда чемто еще. Являются ли города генераторами патриархальности? Да, но всегда чем-то еще» [1, с. 41]. Описания города нуждаются в новом словаре, включающем понятия циркуляции, гетерогенности и множественности [1, с. 93-94]. В заключение отметим, что перспективным представляется дальнейшее изучение аргументационного потенциала программных текстов ключевых авторов по городской справедливости в рамках критического урбанизма, а также определений понятия «права на город» с выявлением его конкретных содержательных характеристик. Кроме того, немаловажным будет детальный анализ текстов российских и зарубежных общественных городских движений в различных точках земного шара, ориентированных на достижение городской справедливости и реализации «права на город».

Список литературы

1. Амин Э., Трифт Н. Города: переосмысляя городское. Нижний Новгород.: Красная ласточка, 2017. 224 с. 2. Карчагин Е.В. Справедливость в городе: контуры концепции городской справедливости // Социология города. 2016. № 1. С. 84-92. 3. Карчагин Е.В. Справедливость как социокультурный феномен // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. Социология и социальные технологии. 2015. № 4. С. 28-37. 4. Карчагин Е.В. Универсальное в локальном: справедливость и общественный транспорт // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. Социология и социальные технологии. 2014. № 4. С. 68-78. 5. Харви Д. Социальная справедливость и город. М.: НЛО, 2018. 440 с. 6. Чикагская школа социологии [Текст] : сборник переводов / Сост. и пер. В. Г. Николаев. М.: ИНИОН РАН, 2015. 429 с. 7. Brenner N. What is critical urban theory? // City: analysis of urban trends, culture, theory, policy, action. 2009, 13:2-3, p. 198-207 8. Cities for people, not for profit : critical urban theory and the right to the city / Ed. by Neil Brenner, Peter Marcuse and Margit Mayer. Routledge, 2012. 296 p. 9. Horkheimer M. Critical Theory. Selected Essays. New York: Continuum, 2002. 312 p. 10. Lefebvre H. Le Droit à la ville. Paris: Anthropos, 2009. 142 p. 11. Marcuse P. From critical urban theory to the right to the city // City: analysis of urban trends, culture, theory, policy, action. 2009. 13: 2-3, p. 185-197. 12. Roy A. What is urban about critical urban theory? // Urban Geography. 2015. DOI: 10.1080/02723638.2015.1105485 13. Searching for the just city : debates in urban theory and practice / Ed. by P. Marcuse, J. Connolly, J. Novy, I. Olivo, C. Potter and J. Steil. L. & N.Y.: Routledge, 2009. 288 p. 14. The Urbanization of Injustice / Ed. by A. Merrifield & E. Swyngedouw. L.: Lawrence & Wishart, 1996. 245 p.

Карчагин Евгений Владимирович