Опросы общественного мнения свидетельствуют, что присоединение Крыма и война в Восточной Украине привели к радикальным изменениям в балансах общественных предпочтений в 2014–2015 гг. Не только президентский рейтинг В. Путина подскочил на 20 п.п. — от минимумов 2012–2013 гг. к абсолютным максимумам, столь же резко повысились оценки всех ветвей власти, ситуации в стране и даже экономической ситуации (притом что в 2014 г., несмотря на высокие цены на нефть, экономический рост практически прекратился).

Одномоментно выросло доверие ко всем общественным и государственным институтам (средний индекс доверия по 14 государственным и общественным институтам вырос с 52 пунктов в 2013 г. до 60 в 2014–2015 гг.; подробнее см. в разделе «Политэкономия реакции: экономическая динамика и социальные настроения в 2014–2016 гг.»). Эффект политической мобилизации, ралли вокруг флага (rally around the flag), — хорошо известный в социологии феномен, проявляющий себя в резком росте поддержки действующей власти в связи с возникновением внешней угрозы нации или, наоборот, в связи с ее внешнеполитическими успехами. В демократических режимах в такой ситуации происходит временная консолидация конкурирующих политических сил — оппозиция и СМИ перестают критиковать правительство, что приводит к резкому росту лояльности в оценках избирателей.

Однако российское посткрымское ралли отличается от этого феномена, вопервых, гораздо большей продолжительностью (феномен ралли обычно достаточно краткосрочный), во-вторых, «глубиной» изменений и, наконец, теми институциональными механизмами, которые его запускают и поддерживают. Картина общественных настроений в 2014–2016 гг. характеризуется резким разворотом большинства тенденций, наблюдавшихся в общественном мнении начала 2010-х гг. Так, оказался развернут тренд возрастающего спроса на более плюралистичную и сбалансированную политическую систему, децентрализацию принятия решений, подконтрольность и сменяемость власти, наблюдавшийся в течение предыдущих 5–6 лет. В  посткрымский период опросы демонстрируют резкий всплеск политического консерватизма.

Модернизационный вектор общественного мнения также испытал влияние крымского синдрома: например, в докрымский период около 50% поддерживали переход к профессиональной армии и 40% высказывались за сохранение призывной; в 2016  г. профессиональную армию поддерживают около 40%, а сохранение призывной — около 60%. В социологических данных 2014 — начала 2015 г. россияне предстают нацией с мобилизованным консервативным большинством, последовательно поддерживающим авторитарно-иерархические модели и «вождизм» в политике, враждебным идеям социальной модернизации и внешней открытости, достаточно агрессивным и демонстрирующим очень высокий уровень лояльности государственным институтам и «национальному лидеру».

Как уже не раз отмечалось, изменение баланса предпочтений в общественном мнении по широкому кругу вопросов непосредственно связано с усилением влияния двух смысловых паттернов, стимулирующих политический консерватизм: позитивный «великодержавный» паттерн связан с представлением о присоединении Крыма как акте восстановления исторической справедливости, свидетельстве возросшей самостоятельности России, возвращении к статусу великой державы, негативный паттерн связан с актуализацией представления о высоком уровне внешних угроз для страны. Именно они выступают в качестве ядра идеологического комплекса «крымнаш», к которому апеллирует политика реакции — политика авторитарной консолидации, описанная в рамках настоящего доклада.

В отличие от демократических стран в России эффект ралли был простимулирован и поддержан системой авторитарных институтов, процесс укрепления которых описан в рамках настоящего доклада. Оценить качество посткрымской поддержки режима в условиях массированного натиска пропаганды и расширения репрессивных практик достаточно непросто. Для мягких, конкурентных авторитаризмов, располагающих в период экономических успехов известной популярностью, характерны уровни поддержки в районе 60–70%. Эти уровни поддержки, как правило, более высокие, чем в демократических странах, достигаемые в том числе при помощи контроля за основными СМИ, точечных репрессий, информационных манипуляций и ограниченных фальсификаций на выборах, с одной стороны, обеспечивают таким режимам надежное доминирование, а с другой  — оставляют нишу для оппозиции, которая, однако, не имеет шансов прийти к власти или составить серьезную конкуренцию правящей коалиции38. Такая конструкция конкурентного доминирования, придающая режиму значительную эластичность — способность реагировать на «тестируемый» на выборах и в оппозиционных общественных нишах общественный спрос, — была отчасти характерна и для России во второй половине 2000-х гг.

Жесткие авторитарные режимы, использующие институционализированные репрессии, фронтальный контроль за медиапространством и различные репрессивные механизмы подавления гражданской активности, демонстрируют обычно еще более высокие уровни поддержки на выборах и в социологических опросах (если они вообще проводятся). Поддержка находится здесь, как правило, на уровне 75–100% и сигнализирует лишь о том, что мы имеем дело с закрытым обществом и достаточно сильными авторитарными институтами39. Столь высокий уровень лояльности в опросах общественного мнения социологи склонны объяснять эффектами спирали молчания или фальсификации предпочтений, т.е. отражением в результатах опросов высокого давления авторитарной среды, блокирующей оппозиционный дискурс40. По всей видимости, резкий сдвиг в динамике общественного мнения в России связан с эффектом ралли вокруг флага сразу после проведения операции по «возвращению Крыма» и в ходе активной фазы войны в Восточной Украине (2014 — начало 2015 г.).

Причем основным механизмом его запуска является стратегия информационного вовлечения — мощная информационная кампания на российском телевидении прежде всего (см. об этом выше и в разделе «Медиамашина зрелого авторитаризма…»). Вместе с тем необычная длительность эффекта ралли и чрезвычайная устойчивость президентского рейтинга Путина на уровнях выше 80% с высокой вероятностью отражают возросшее давление авторитарных институтов, снижающих доверие людей к публичной сфере и блокирующих оппозиционный дискурс.

Признаки такого давления обнаруживаются в ответах на некоторые вопросы, задаваемые социологами: среди не поддерживающих Путина в посткрымский период опасались возможных последствий для себя в связи с нелояльностью ответов более 35% опрошенных (см. подробнее в разделе «Политэкономия реакции…»). Иными словами, экстремально высокая поддержка лидера и лояльность «авторитарной норме» не столько, видимо, свидетельствуют об уникальности и генетической консервативности российского политического сознания, как они нередко интерпретируются, сколько сближают сегодняшнюю ситуацию в России с тем, что социологи нередко наблюдают в высокорепрессивных и полутоталитарных режимах. Экстремальный уровень лояльности режиму здесь отражает в большей степени не реальное распределение предпочтений, а снижающуюся информативность опросов (во всяком случае в сегменте чувствительных политических тем, ассоциированных с репрессивными практиками режима) в условиях закрытого общества.

Политическое развитие России. 2014–2016 : Институты и практики авторитарной консолидации / под ред. К. Рогова. — Москва : Фонд «Либеральная Миссия», 2016. — 216 с