Русская философия: к вопросу о воссоздании традиции | Знания, мысли, новости — radnews.ru


Русская философия: к вопросу о воссоздании традиции

Аннотация: В статье рассматриваются возможности и направления воссоздания уникальной традиции русской философии в современной ситуации в связи с дискуссиями в профессиональном философском сообществе. Обращаясь к анализу исторического опыта развития русской философии второй половины XIX — начала ХХ вв., а также специфики советского философского дискурса, автор выявляет некоторые особенности бытования традиции в современном культурном контексте. Ключевые слова: русская философия, традиция, советская философия, исторический опыт, профессиональное сообщество.

Возможность воссоздания уникальной традиции философствования, сложившейся в России во второй половине XIX века, сегодня не только определяет смысловые основания философии как академической дисциплины, но и выводит профессиональное сообщество на новый этап саморефлексии. Как известно, сложившиеся в советском дискурсе представления как о развитии западной философской мысли, так и о собственной насильственно прерванной традиции были фрагментированы, идеологически нагружены, отчасти мифологизированы. Возможность познакомиться с огромным корпусом прежде недоступных (или доступных крайне узкому кругу специалистов в той или иной области) текстов, принадлежащих к различным традициям и направлениям, ввести их в контекст отечественных дискуссий оказала огромное влияние на переформатирование прежде довольно монолитного философского сообщества.

Произошедшее в пресловутые 90-е годы ХХ века разрушение единства традиции советской философии, которая формировалась под идеологическим контролем государства, оказалась той травмой, с которой предстоит серьезно работать. Разумеется, объективно существовавшее в советский период единство не являлось на деле тотальным единомыслием, оно фактически предусматривало определенные различия внутри дискурса, связанные, как нам представляется, с природой самого философского знания, способного к раздвиганию границ даже в ситуации жесткого внешнего диктата. Институции, поддерживающие монолитность традиции, выполняли функции стягивания дискурсивного пространства, создавали условия для формирования единого языка и выработки специфических способов аргументации, устанавливая границы возможных дискуссий. Отечественная философия, дважды за один век испытавшая разрыв со сформировавшейся традицией, оказалась на концептуальном и методологическом распутье.

Между тем ситуация «информационного взрыва», который философы переживали вместе со всем обществом, ставшая уже достоянием истории, удивительным образом напоминает те обстоятельства, в которых развивалась философия конца позапрошлого века. Разумеется, исторические аналогии работают лишь до известного предела, но все же от них не стоит просто отмахиваться. Как нам представляется, исторические коллизии развития русской философской мысли второй половины XIX — начала XX вв. являются поистине бесценным материалом для понимания той ситуации, в которой оказалась отечественная философия в постсоветский период. В связи с этим нам хотелось бы обсудить несколько важных сюжетов, связанных с проблемой воссоздания традиции в современной ситуации. В последнее время в отечественной философской литературе, в сетевых дискуссиях все чаще звучит мотив необходимости обретения утраченного некогда содержательного и методологического единства.

Наличие в современном профессиональном сообществе различных позиций рассматривается при этом в терминах рисков и угроз для дальнейшего существования философии в рамках академического пространства. Между тем с пугающим сегодня многих плюрализмом философских взглядов, к примеру университетской профессуры, отечественная философия впервые столкнулась во второй половине XIX вв. Как отмечает М.А. Маслин: «Ни в обществе, ни в Московском университете никогда не существовало безраздельного господства какого-либо одного типа философии. В преподавании философии и в научных проектах общества распространялись идеи гегельянства, кантианства и неокантианства, позитивизма, персонализма, феноменологии, русской религиозной философии, которые вели между собою непрекращающийся диалог» [1].

Несмотря на подобную пестроту взглядов, русская философия рубежа веков выработала единое смысловое пространство, внутри которого были обретены и собственный язык, и свой голос, и несомненная уникальность. Философия, существовавшая прежде на периферии, стремительно проникла в центр культурного поля, оказав огромное влияние на литературу, драматургию, визуальные искусства Серебряного века. По сути дела, сам феномен культурного ренессанса рубежа веков стал поиском новых художественных форм, в которых творцы — каждый на свой лад — смогли бы выразить дух эпохи, схваченный философской рефлексией.

Наряду с трансгрессией философских открытий в различные сферы культуры происходил процесс самоидентификации. Как замечает Н.Г. Баранец, «статус философии приобрел устойчивость и определенность, философия стала восприниматься как одна из гуманитарных дисциплин, качество подготовки кадров не уступало в это время европейскому, и именно в это время стали появляться первые оригинальные философские концепции в среде профессиональных философов» [2, с. 103].

Однако эти рассуждения, приводящие нас к оптимистическим прогнозам относительно возможностей воссоздания традиции лишь благодаря сосуществованию множества философских взглядов, нуждаются в некоторых существенных оговорках. С одной стороны, многообразие концепций русских философов, творивших в конце XIX — начале ХХ века, обладает искусительностью особого свойства. Современные авторы могут выбрать множество самых ярких и увлекательных цитат, при помощи которых не составит никакого труда иллюстрировать любую позицию или программу: от политической до эстетической.

В таком случае власть интерпретатора кажется совершенно безграничной. Не хочется прибегать к ригористским утверждениям, но все же стоит заметить, что отношение к интеллектуальному наследию как к лавке, в которой можно выбрать «товар» на любой вкус, не только не может стать основанием какой бы то ни было стратегии, но и в определенном смысле обесценивает саму традицию. Хотя надо признать, что такая тактика неплохо работает для достижения сиюминутных целей, зачастую весьма далеких от подлинного философского интереса. Прав А.А Грякалов, критикуя те «стершиеся альтернативы», которые транслируются в учебниках и воссоздаются раз за разом в современных дискуссиях: славянофилы — западники, почвенники — либералы и т.п. А.А. Грякалов предлагает выявлять «смысловые и ценностные константы, которые в разных контекстах по-разному интерпретируются, но существуют и действуют» [3].

Одной из таких «констант», как нам представляется, является схватывание образа человека, который лежит в основании не только философского поиска, но и развития гуманитарного и социального знания. Одинокий голос человека, который стоит на пороге великих испытаний ХХ века, явственно звучит в русской философии, предложившей особое видение не только собственной, но и иной позиции. К примеру, в интерпретациях ницшеанства на почве русской мысли — сколь бы различными они ни были — ключевым был мотив понимания сверхчеловека как некоторого идеального нравственного образа, отсылающего к его ренессансным поискам. В.С. Соловьев и С.Л. Франк пишут о «безднах» философии Ницше, в которые может упасть примитивный интерпретатор, и о «высотах», скрытых в его пророчествах. Рецепция западной философии в отечественной мысли второй половины XIX — начала ХХ вв. представляется тем важным направлением исследований, которое позволяет выявить истоки и смысловые основания традиции, формировавшейся через диалог с Другим.

С другой стороны, сегодняшнее «многоцветье» философских сочинений представляется разорванным, фрагментированным калейдоскопом интерпретаций учений и идей, вырванных из того историко-культурного контекста, в котором они формировались и сосуществовали в диалоге с другими позициями. Возможность (вос) создания единого полотна, в котором постепенно проступают некоторые общие узоры и мотивы, как нам представляется, стоит рассматривать и с той точки зрения, которая позволяет увидеть «перетекание» идей русских философов рубежа веков в дискурсивные пространства других культур. Философская мысль ХХ века просто непредставима вне того общего контекста, который включает в себя размышления В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, Л.И. Шестова, Н.О. Лосского, В.В. Розанова, Г.Г. Шпета, С.Л. Франка и др. «Русский след» обнаруживается в и в тех современных исследованиях, которые сегодня отечественной философией зачастую воспринимаются как абсолютные новации. Идеи русского космизма, к примеру, явно просвечивают в сочинениях, посвященных проблемам постгуманизма и цифрового бессмертия. В этом смысле традиция русской философии не прервалась, она «растворилась», но не исчезла, обретя инобытие благодаря множеству интерпретаций и истолкований в рамках других культурных топосов.

Сегодня «сшивание» ткани разорванной традиции ставит перед философским сообществом не только задачу усвоения, освоения и присвоения «чужого» наследия, но и выявления и интерпретации «своего», ставшего иным, другим. Благодаря невероятно мощному импульсу русской философской мысли «отпадение» от европейской традиции не является столь трагичным и безнадежным, каким оно представляется. Голоса ушедших философов, эхом звучащие в иных культурных топосах, создают полифонию, которая может стать основанием воссозданной традиции. Не менее болезненной утратой для постсоветской философии оказалось и исчезновение специального статуса «идеологической» дисциплины в рамках академического дискурса, который в советские времена не нуждался в подтверждении. Он должен был поддерживаться в соответствии с заданными и довольно четкими правилами игры, известными ее участникам. Сегодня на смену существованию под сенью идеологии пришло бытие, в котором статус не дарится, но обретается.

И эта проблема также представляется нам довольно серьезным вызовом в контексте воссоздания традиции. Сегодня перед философским сообществом, довольно разобщенным и разорванным, стоит задача обретения самостоятельности и самодостаточности. Однако стремление к искусственно насажденному единству чревато не только репутационными, но и содержательными потерями. И здесь мы хотели бы обратиться к одному историческому сюжету. В 1832 году С.С. Уваров, который был в то время товарищем министра народного просвещения, для борьбы с нежелательным вольнодумством назначил А.А. Фишера на кафедру философии Санкт-Петербургского университета. Фишер понял стоявшую перед ним задачу «реабилитации» философии в глазах общества и власти. Надо сказать, что он с большим энтузиазмом взялся за дело.

Приведем лишь фрагмент его речи на торжественном собрании университетского коллектива: «мощное притяжение, которое правительство оказывает даже на философские идеи, не только не препятствует надлежащему ходу ума человеческого, но, напротив, служит благотворным щитом, предохраняющим нас от гибельных следствий лжеобразования — этого чудовищного порождения нашего века, которое, подобно нравственной язве, заражает и повреждает более и более общественное тело дряхлеющей Европы» [4]. Фишер искренне верил в то, что такой подход к философской деятельности поможет ей самой. Как писал Г.Г. Шпет, Фишер «взялся защищать философию, угадывая дух тех, кому он служил, он стал доказывать ее “пользу”. Он спасал бытие философии в России жертвою ее самостоятельности. Его философия, согласная с “видами правительства”, предавала философию вообще, дискредитируя последнюю даже в глазах власти, которая получала теперь право смотреть на философию как на раба, по обстоятельствам то льстивого и заискивающего, то дерзкого и заносчивого, но всегда лживого» [5, с. 150–151].

Однако довольно скоро выяснилось, что все эти усилия оказались совершенно бесплодными. Даже в такой редакции философия не избавилась от флера «сомнительности» в глазах власти. В 1850 году министр народного просвещения Российской империи П.А. Ширинский–Шихматов исключил философию из числа преподаваемых в университете дисциплин. Этот сюжет поучителен не столько курьезной давностью упований на загнивание европейской культуры. Дело в том, что фактически даже в рассуждениях Фишера, в его опубликованных сочинениях просматривается более серьезная проблема статуса философии в пределах официального религиозного дискурса. Разумеется, вольнодумство, прочно ассоциировавшееся с философией, воспринималось в этом историческом контексте прежде всего, как антиклирикальность.

Но уже здесь довольно явственно слышны мотивы необходимости дискуссии о возможной гармонии веры и разума. Проблема с особой остротой обозначилась во второй половине XIX века, когда философия стала заниматься разработкой судьбоносных для культуры вопросов на пограничье с христианской традицией. Тогда полноценный диалог философии и теологии не состоялся. Насильственная и безжалостная секуляризация в самом ее радикальном варианте, проведенная в Советском Союзе, казалось, подвела черту под возможностью какой бы то ни было рефлексии по этому поводу. Советская философия стала беспощадным критиком религии, насаждая атеизм в его специфическом варианте. Между тем нынешняя историческая дистанция дает нам возможность посмотреть и на саму советскую философию в определенный период ее развития как на феномен квазитеологического свойства.

Советский марксизм стал подобием специфического вероучения, в рамках которого именно философия отвечала за выработку догматики, интерпретацию ключевых положений «единственно верного учения». Занималась она и бесконечным комментированием, порождая разъяснения, призванные в том числе выработать «правильное» видение реальности сквозь призму исходных положений доктринального свойства. В связи с этим особенно любопытным оказывается объявление советской версии марксизма наукой (в соответствии с исходными положениями философии К. Маркса и Ф. Энгельса).

Соединение науки, точнее, философии как науки, с одной стороны, и догматики квазирелигиозного толка — с другой, привело к созданию герметичной традиции, предусматривающей диалог, по большей части понятый либо как тотальная критика, либо как безоговорочное подтверждение. Если использовать расселовскую метафору философии как «ничейной земли» между наукой и теологией, то советский марксизм пытался захватить обе пограничные территории. Лакуны, образовавшиеся в советском дискурсе, привели к вымыванию языка, на котором можно было бы вести серьезный разговор о религиозных измерениях философской мысли.

Их заполнение представляется невозможным без обращения к опыту русской религиозной философии. Надо сказать, что сегодня необходимость в дискуссиях о взаимодействии философии и теологии оказывается не менее насущной, чем в конце XIX века. Напряженность и острота дискуссий, так или иначе связанных с обсуждением проблемы самобытности и уникальности феномена русской философии, сами по себе уже становятся некоторым сигналом того, что философское сообщество, сколь бы разобщенным оно ни казалось, вполне осознает необходимость четко артикулированной идентификации.

В этой ситуации обращение к истории — в том числе и недавней — оказывается не просто ритуальным жестом. Грандиозная работа, благодаря которой опубликована значительная часть наследия блестящей плеяды русских философов, проведенная в течение последних десятилетий, взыскует «встречного» движения, связанного с полноценным введением его в контекст современной отечественной мысли. Историко-философское измерение в этом случае оказывается непосредственно связанным с бытованием философии «здесь и сейчас». Как точно заметил К. Ясперс, общая картина истории философии «находится в движении, разлагается на многие картины, которые вновь собираются вместе, она сама представляет собой предмет историко-философской работы.

Она порождается в каждый момент времени и как момент принадлежит к тому или иному современному философствованию. Ведь то, каким образом она получается и как она выглядит, составляет определенный способ самого философствования, коммуникации с прошлым (курсив мой. — Е.И.)» [6, с. 211]. Именно диалог с прошлым, не заинтересованность в готовых ответах, но желание осмысленного вопрошания является мотивом и побудительной силой воссоздания традиции.

Список литературы

1. Маслин М.А. Русская философия как диалог мировоззрений // http://vphil.ru/index. php?option=com_content&task=view&id=695&Itemid=52 (дата обращения: 03.06. 2017).

2. Баранец Н.Г. Об изменениях статуса философии как университетской дисциплины в России в XIX — начале XX века // Философский век. Альманах. СПб.: Санкт-Петербургский Центр истории идей, 2005. Вып. 30. Т. 3. С. 93–103.

3. Русская философия в современном мире: контексты актуальности. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 2017. №

4. http://vphil.ru/index.php?option=com_content&ta sk=view&id=1616&Itemid=52 4. (дата обращения: 1.06. 2017).

5. Фишер А. О ходе образования в России и об участии, какое должна принимать в нем философия. Речь, произнесенная в торжественном собрании Санкт-Петербургского университета 20 сентября 1834 года. Пер. с фр. СПб, 1835. // http://anthropology.ru/ru/text/ fisher/o-hode-obrazovaniya-v-rossii-i-ob-uchastii-kakoe-dolzhna-prinimat-v-nem-filosofiya (дата обращения 3.06.2017).

6. Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Шпет Г.Г. Сочинения. М.: Правда, 1989. С. 11–344.

7. Ясперс К. Всемирная история философии. Введение. СПб.: Наука, 2000.

Елена Николаевна Ищенко


Комментировать


− 4 = три

Яндекс.Метрика