Сколько мы пережили… | Знания, мысли, новости — radnews.ru


Сколько мы пережили…

Войны шальные дети

Войны шальные дети

Я родился 27 сентября 1934 года, но по документам – 23 января. Во время войны что-то было с документами, были потеряны, и мне выписал документ милиционер в паспортном столе и сделал ошибку. А когда я сказал: «Я ж родился не 23 января, а 27 сентября», он ответил: «Вова, оно тебе надо? Тебе разве не всё равно, ну какая тебе разница?» Так оно и осталось. Родился я в Николаевской области, Березнеговатский район, до 1943 года Херсон был тоже под Николаевской областью. Отец приехал с ребятами на рынок сюда продавать сено, так он мне рассказывал. А тут был завод Петровского, там какой-то богач был, я проработал там 52 года. Представитель завода вышел на рынок и набирал людей для разбора старых цехов, ну и ребята остались на неделю, им заплатили, им понравилось, говорят: «Можно ещё?» – «Да, оставайтесь ещё». Отец поехал, мы недалеко тут жили, село Висунь. Это знаменитая деревня. Есть такая книга – «В степи под Херсоном», я её недавно прочитал, так в той деревне такие были люди, что они против регулярной армии бились… Ну и потом отец забрал маму и меня, и мы сначала жили на Военном на квартире, а потом мы жили на СМУ-6. Как я узнал, что началась война: отец работал на Консервном заводе имени Сталина, в последствии просто Комбинат.

Отец работал в третьей смене, он кочегаром был. Приходит с работы утром и говорит: «Началась война». И ещё он сказал, что там, где винзавод сейчас, возле Стеклотары с левой стороны (это всё были поля) – там стояли войска наши, отступали, и там побросали ячмень. Он взял мешок и пошёл туда. Через некоторое время у нас за забором в кукурузе (кукуруза эта была колхозная) остановились наши войска. Не знаю, как долго они там были, но когда они ушли – мне запомнилось, что там осталась валяться винтовка без ремня. А потом отец был дома, и тут он кричит, что идут немцы. У них была самоходная артиллерийская установка, и они начали бить по теплоходу. Один теплоход загнали аж в Антоновку, второй возле элеватора. Батька выкопал подвал, положил разные трубы, железки, и прикрыл травой, землёй засыпал, и у нас это было бомбоубежище. Когда по теплоходу этому стреляли, то мимо нас пролетали снаряды, и, так как я в семье самый старший был, отец мне раза два разрешил вылезти и посмотреть, как они стреляют. Так что мы видели, как они стреляют… Немцы вступили в Херсон 19 августа. Там, через овраг, где были дачи, я там был, и видел, как немцы пешком шли. Мне только запомнилось, что они были в шортах – впервые в жизни я увидел, что такое шорты. Отец сказал, что на работу уходит, и сказал: «Я больше не вернусь». И мы так плакали, так плакали… И отец ушёл, это было вечером, в третью смену, а потом

на другой день немцы идут так цепью… Полевая жандармерия, такие бляхи у них здесь… И забирали всех. Я помню, через огород дедушка на улицу выходил – выбрасывал мусор, и я спрашиваю: «А почему дедушку не берут?» А мне: «Стариков не берут…» Ну, отца уже не было, как мы там жили, что мы ели… Я ещё слышал, когда отец был, что по берегу немцы вырезали сады, чтоб не лезли оттуда партизаны. Я слыхал, что нашли надувную лодку – значит, оттуда партизаны сюда перебирались. А ещё слыхал от отца, матери, соседи рассказывали, что у каждого жильца на дверях должен быть список – имена и даты рождения… И что мне запомнилось: немцы насиловали женщин наших. Были там две девочки у соседей, одна ещё маленькая, молоденькая – она вырвалась и убежала, а другую немцы схватили. Так что если пишет кто-то, что насиловали – это я лично слыхал…

Мама пошла к соседке молоть на круподёрке (тогда были такие мельницы – не камни, а металлические), а мы были дома вчетырёх, младший брат родился глубоко осенью, мы дома сидели баловались. Наша хата стояла с севера на юг, и вот разорвался снаряд метров пять-шесть от хаты, как раз напротив двери, ну это же надо такое! Один осколок прошил одни двери, прошил другие двери, прошил коробку слева двери и разрубил стол. А на столе была кукурузная мука, наделалось пыли. А осколок, когда вырвался, попал в бутылёк на окне, и он бутылёк этот разбил, срикошетил и улетел кудато. Мне осколок попал в ногу, и братьям попало… Мы, когда услышали взрыв, крутнулись, и им осколками порезало уши. Возникает вопрос: почему мама услышала взрыв и не пришла? А потому, что мы к взрывам привыкли. Мы даже спали под взрывы, потому что один раз как начали бомбить ночью – бомбили мост, выбрасывают ракеты на парашютах, и видно как днём… Теперь мост на новом месте, тот же разбомбили… Мама была у соседки недалеко и слыхала взрыв, но мы уже привыкли к этому, потому что у нас немцы стреляли с одной стороны, русские с другой… Мама пришла, посмотрела – все стены изрешеченные, а хата была глиняная, беленая, как все тогда были, окна все вылетели и двери. Представьте состояние матери… У мамы речь отобрало.

Нас родственники по очереди брали, потому что четверо детей мало было чем кормить. Нас отправили до маминого родного брата, он жил совсем недалеко, ну, метров возможно сто от нас, и мы были у них. У них стояли немцы. Я запомнил, что у них была конюшня, и в одной комнате держали немецких лошадей. Немец курил, зажигалка упала, и я придумал спрятать эту зажигалку в навоз. Возможно, этот немец тоже мог меня расстрелять… В другой комнате были немцы, а мы спали с братом на печи, и немцы нас не трогали. И, что характерно, мы ночью, когда война заканчивалась, ночью проснулись обое в туалет, выходим – а их там, немцев, полно, видать чины – штаб, наверное, собрался. На нас не обращали внимания, мы в туалет сбегали на улице, вернулись. Это было уже весной, мы в детстве бегали и по снегу босиком – и до сих пор живем. И они что-то там разговаривали ещё, а мы уснули, а на рассвете слышу – та-тата-та… Мама прибегает, говорит: «Русские наступают!» И там речка, и я вижу, как оттуда строчат из пулемёта, а мы в окна смотрим. Хата напротив через дорогу, и я вижу – оттуда немец строчит, а напротив русский строчит. А потом немец заглох. Я заскакивают во двор, тут же люди выбегают, сало, хлеб дают солдатам.

Я тоже выбежал во двор, солдат забегает и говорит: «Немцев нет?» Я говорю: «Нету…» Сколько мы пережили… Мы собрались домой, нас родственники на лошадях отвезли в Снигирёвку, и потом мы пошли пешком домой. И шли, шли, шли… Мама видит, что я отстаю, а у меня пальто, а вдоль железной дороги был рассыпан динамит, аммонал, порох был пластинчатый, круглый, и я всё в карманы собирал. Мама спрашивает, почему я отстаю, я говорю: «Вот тут нога болит!» А она всё поняла и всё из карманов у меня выбросила. В Снигирёвке нас не взяли ночевать, и мы опять шлишли… Уже потемнело, а мы всё идем. Прошли какой-то полустанок и опять долго шли, ночь уже шли, и видим – далеко огонь горит, и так долго к этому огню шли… Приходим, а там солдатик печку топит, и керосинка стоит на столе, было в окно видно. И он говорит: «Попейте чаю, я приготовлю». Какой там чай… Мы такие усталые были, попадали… Утром поднялись и опять идём, идём опять по рельсам.

Рельсы и шпалы были развороченные. Рассказывали, что немцы привязывали специально к паровозу такой плуг, который разрывал шпалы. И мы идём, прошли совсем немного, слышим – машина. Поворачиваемся – едет машина ЗИС-5. Она остановилась, мама спрашивает: «Куда вы едете? – В Херсон. – Возьмите нас! – Мы не можем, у нас бензина не хватит…» Потом отъехали метров 70-80, остановились, дождались нас и забрали. Привезли нас в Херсон, а на второй день мы просыпаемся, а снег такой выпал, что у кого открывались двери наружу – тот не мог выйти. Выбивали стёкла, у кого не открывались окна, вылезали, потом снег откидали… А что, если б мы в степи остались?..

Кедровский Владимир Трофимович, 1934 г.р


Комментировать


− один = 7

Яндекс.Метрика