Таруса и ее природа глазами Ариадны Эфрон

В. В. Орлову. 1 июня 1961 г. Таруса очень хороша. Тут еще цел домик, где жила семья моего деда — Цветаева, мама — девочкой. Тому больше полстолетия. А Ока все та же, хоть и столько воды (и не только воды) утекло. Мб., в августе, когда будете в Москве, найдете время заехать сюда? У нас тут, правда, не ахти как комфортабельно — но зато кругом изумительно хорошо. Так мне, по крайней мере, кажется.

Э. К. Казакевичу. 12 октября 1961 г. Осень хороша здесь, зелень порыжела, облетела, стало далеко-далеко видно, и как бы я иной раз ни злилась на то или другое, а мудрый этот покой все равно лечит душу.

Е. Я. Эфрон. 24 сентября 1964 г. Какие опять вернулись чудесные дни! Мы с Адой (А. А. Шкодина. — Составители) забросили все дела и два дня подряд догоняли лето, ходили далеко в лес за грибами (грибы — предлог, а главное — прогулки!). Шли березовыми рощами, и осиновыми лесами, и оврагами, и лугами, и просеками, и полянами, и вырубками — небо было в лиловатой знойной дымке и дали дрожали и колебались в дрожащем и колеблющемся теплом воздухе; в хвойных лесах пахло апельсином, а в лиственных — ладаном. На опушках все еще попадались грибы разных возрастов и пород; сегодня объединенными усилиями нашли даже 6 белых — и собрали две корзинки подосиновиков и подберезовиков. Собирать их — весело и увлекательно, а вот чистить до того нудно, что мутить начинает и носом клюешь. (Часть сушим — и поделимся.)

Е. Я. Эфрон. 17 мая 1966 г. Вечная моя жалость — это то, что нельзя вас с Зиной перевезти в Тарусу, которая и затевалась-то с мыслью, с мечтой о вас! Всякая, связанная с Тарусой, радость мне вполрадости, всякая ее красота — вполкрасоты, так как всегда — под лейтмотив: «Ах, если бы Лиля видела! Если бы Зина видела!» И в самом деле: если бы вы обе видели, как стеной стоит и цветьмя цветет голубая, цвета грозы, фиолетовая, цвета аметиста, белая, чуть кремовая, цвета сливок, сирень! Как застыла она в торжестве своего расцвета, в своем апогее, в своем полудне!

С. Н. Андрониковой-Гольперн, 9 декабря 1966 г. …Есть у меня и крохотный деревянный домик в Тар^ре, где провела детство мама. К сожалению, Таруса, с легкой руки Паустовского, стала модным местом — ушла тишина. Домик над Окой, сирень, настурции. …У меня тоже есть очень хороший зверь — кошка, совершенно голубая, с длиннющей шерстью, не очень ручная, не очень мурлычная; полгода проводит в Тарусе, где ловит мышей, которыми щедро со мной делится, и лазит по деревьям.

С. Н. Андрониковой-Гольперн. 12 июня 1967 г. Вот приехала сюда, в Тарусу, и домик-то мал, и кусочек земли — игрушечный, а не прошло и нескольких дней, как я уже другой человек, уже detendue (расслабленная) и почти уже — радостна. Господи! Как хорошо! У нас с приятельницей в Тарусе — деревянный домишко, все в нем скромно и просто до аскетизма — чтобы легче было приезжать, уезжать — не слишком обременяясь вещами и чтобы то, что остается зимовать без нас, не послужило бы приманкой для какого-нибудь мелкотравчатого жулика! Наверху — чердачок — светелка с балкончиком и с прелестным видом на Оку. Терраса есть, и в нее заглядывают классические ветви сирени и жасмина. И три яблони есть — одна из них большая, старая, с огромным куполом зелени, в котором в хороший год «наблюдаются» большие и красивые и даже вкусные яблоки. Много цветов, за которыми с нежностью ухаживаем; три огородных грядки с зеленым луком, салатом, огурцами и помидорами. И по углам — кусты смородины и малины. И всем этим я спасаюсь от города, который, в общем, ко мне добр (у меня своя квартирка в одну комнату, и довольно большую, — при ней кухонька и ванная), но утомителен и тяжел.

П. Г. Антокольскому. 30 августа 1967 г. Вообще пропорции меда и дегтя жизненных — опасно смещаются в моем предпенсионном сознании — я становлюсь занудой и боюсь, что это — процесс необратимый. Вот и лето красное проныла и провозмущалась, а оно и пролетело, и уже яблоки бухаются с яблонь, и редеет листва, обнажая мускулатуру деревьев и являя тревожные дали, и вороны галдят вечерами, и по утрам — туман и паутъ сы в грушевидных каплях, и сошли огурцы, и мухи кусаются, и пора складывать в чемодан ненадеванные сарафаны. И все это, вместе взятое, называется жизнь…

Е. Я. Эфрон. 21 мая 1968 г. Мы с Адой копаемся все еще в доме и в огороде, но все же проникаемся всем растущим и поющим! Еще несколько дней до начала школьных каникул и массового съезда дачников — будет у нас, вернее — вокруг нас — тишина и всяческое благолепие; с нашествием же нам подобных и неподобных, увы, изменится — вплоть до цен на базаре, очередей в магазинах и прочих прелестей. Главное же — Таруса перестанет быть местом хоть отчасти уединенным. Растет и сам город, и летнее его население, природа перестает быть природой, а становится довеском к городу; и все это — с молниеносной быстротой. Но эти дни еще прекрасны, и как жаль, что домашняя и околодомашняя возня не позволяет побродить по пока еще пустынному (за исключением выходных дней) — лесу, где уже, говорят, полно ландышей. Сейчас поздняя ночь, за окном заливаются соловьи и лягушки — и не мешают друг Другу; всякое творение да славит Господа! Сирень цветет как сумасшедшая! Слишком быстро распускается, увы. Мы приехали — она еще чуть расцветала, а сейчас раскрылась до предела; у нас еще целая стена вдоль забора, и когда смотришь с мезонина — действительно настоящее море — по-настоящему голубое! Ай-ай-ай, какая жалость, что вы этого всего не видите! А внизу под этой голубизной — яркие разноцветные тюльпаны и белые махровые, чрезвычайно душистые нарциссы. Такая весна, что анютины глазки сильно, густо и глубоко пахнут фиалками! Впервые в жизни обоняю их (смешной глагол «обонять»!) — причем пахнут только лиловые, а желтые, белые, вообще пестрые — только свежестью, как им и надлежит. Кошка моя как приехала, так и вышла на панель и вообще дома не появляется. Боюсь, что вообще на радостях сбежала!

Е. Я. Эфрон, 3. М. Ширкевич. 11 мая 1970 г. …В окрестностях Оки и ее притоков — следы большого нынешнего наводнения, кое-где в полях еще стоят целые озера воды, и сама земля еще — жидкая грязь, пахать нельзя. Цветет черемуха, кое-где зацветают вишни, яблони еще придерживают цвет, не верят маю. …В садике все зелено, расцвели первые ранние тюльпаны и нарциссы, еще немного их; цветут вовсю прошлого, ше анютки. На сирени кисточки цветов еще крохотные, каждый будущий цветок с гречневую крупинку. Соловьи поют за рекой, и вблизи, и вообще птичьи голоса, включая куриные и петушиные. Погода переменчивая, прохладная, солнце выглядывает иногда…

Е. Я. Эфрон, 3. М. Ширкевич и Р. Б. Вальбе. 8 августа 1971 г. …Но радуюсь солнцу, как еще одному «дню рождения» — и собственному, и всего вокруг, вернее — каждому солнечному дню, как дню рождения радуюсь. И небу с крутыми облаками, и земле с доверчивыми красками, и этому нежнейшему трепету листвы, и запахам — вянущей травы и цветов в апогее!

Е. Я. Эфрон, 3. М. Ширкевич. 23 июля 1972 г. Надоела и утомила бесконечная эта жара; вот уже и лето на склоне, а я его и не почувствовала в его многообразии: жара все забивала и заглушала собой. Незаметно отпели свое птицы, сменившиеся кузнечиками: только жаворонки еще слышны над дальним лугом. По выходным дням стоит сплошной гул и грохот над Окой — катера, моторные лодки; к этому добавляются нестройные полупьяные хоры отдыхающих. И только поздними вечерами и ранними утрами тишина кажется почти первозданной… …На реке (которая течет прямо под носом) еще ни разу не была: с крутой горки спуститься трудности не представляет, а вот как подниматься? Но как только попрохладнеет, все же предприму это путешествие и пойду дорогой, которой бегала в детстве маленькая Марина. Чем старше становлюсь, тем больше приближаюсь к своим старшим, сливаюсь с ними душой, живу ими больше, куда больше, чем собою — или чем текущим днем. Дни так и чувствуются текущими а папа с мамой — незыблемы внутри души. Теперь я стала (ка ендарно) намного старше их, и понимаю я их больше как своих детей, чем как родителей. Трудно объяснить это внятно…

В конце этого небольшого раздела, посвященного одной теме: «Таруса и ее природа» в описаниях Ариадны Сергеевны, хотелось бы представить вниманию читателей великолепный образчик ее глубокого чувства юмора и умения повеселить адресата, в данном случае — это В. П. и Д. П. Журавлевы. Письмо приведено полностью.

В. П. и Д. П. Журавлевым. 7 августа 1974 г. Дорогие мои и милые Журавлики, ваша весточка с Камы была для меня полнейшей неожиданностью, ибо мне казалось, что вы собираетесь на дачу, то есть из московского огня да в дачное полымя, ибо где-где отбываем мы наказание за наши грехи, как не на даче. Ну, какие бы то ни было санаторные неполадки, а все же лучше, чем самим хозяевать; тут хоть на «всем готовом», включая обязательное музобслуживание… Не знаю, успеет ли к вам моя весточка, ибо все продолжительнее и таинственнее становятся пути следования писем и все ненадежнее их доставка; и вообще тайны мироздания меркнут перед секретами сервиса и прочего обслуживания человека человеком.

Такого исключительно поганого лета, как нынешнее здешнее, не упомню, как сказал бы Нестор-летописец, берясь за натуральное перо натурального, не инкубаторского, гуся. Одна погодная подлость сменяется другой, пятой, десятой, сотой и т.д. Некто, пропивший нашу весну, проиграл в картишки и лето; картины мокнущей, зябнущей, стынущей природы вызывают некий душевный авитаминоз и — физическое оцепенение от невозможности одолеть весь этот завал туч и всю мокрую свинцовость — причем, для меня, в пределах одного крохотного «дачного участка». На просторе все это ощущается и одолевается иначе, более масштабно, что ли! Редкие синие, яркие, жаркие просветы только по губам мажут, да в рот не попадают; не успеваешь осознать и поверить, как опять всякая дрянь сыяется с неба… А время, между прочим, бежит, летит, короче говоря, проходит безвозвратно, а работенка — ни с места, и об отдыхе не может быть и речи, и т.д. и т.п.

Недавно, правда, были развлечения, внесшие некоторое разнообразие в жизнь и давшие пищу возрастающему скудоумию моему и окружающих! Нас с Адой торжественно пригласили на день рожденья одного милого старикана, у которого мы когда-то — когда строили свой домишко — снимали комнату; гостей было 35 человек — и все родственники жены юбиляра, его же собственные не поместились или еще что, но не были приглашены. Столы, сколоченные юбиляром ради этого случая, были поставлены буквой «П» и ломились от яств и питий, из последних особо примечательным был великолепный самогон на зверобое, впрочем, зеленый змий и в казенном воплощении наличествовал в избытке. Все было распрелестно, весело, добродушно и доброжелательно. Вначале велись вполне светские разговоры на темы погоды и творчества Муслима Магомаева, потом те же речи велись не вполне членораздельно, потом всеми присутствующими овладело непреодолимое желание спеть чего-нибудь такого. Спели, выпили, опять спели, еще выпили, еще спели. Один из ялемянников юбиляра, наиболее трезвый, записал неприметно этот зверобойный хор на магнитофон, и когда мы прослушали самих себя, то некоторые даже протрезвели, но ненадолго.

Когда же появился настоящий домотдыховский баянист со своим, отделанным синтетическим перламутром, баяном и начались половецкие пляски (племянники, набычившись и избочась, страшно топотали вокруг племянниц, ритмично размахивавших цыцами — то вверх-вниз, то направо-налево), мы с Адой тихо смылись во свои недалекие свояси.

На следующий день мы «гостили» у Евгении Михайловны Цветаевой, вдовы маминого брата Андрея, которой стукнуло 79 лет — но все еще свежа, как желтеющий огурец, — там было тарусское «обчество» в количестве 10 человек — один склерози-стей другого. Стол ломился под грузом чайника, сахарницы и сухарницы, разговоры велись о сверхъестественном — снах, предчувствиях, приметах, потом перешли на страшные истории, страшные лишь тем, что рассказчики путали завязку, искажали продолжение и забывали конец. Расходиться же начали после того, как один старичок, дойдя до кульминации какой-то неимоверности, в которой участвовали какие-то гродненские гусары на ходулях, сказал вместо «покойник» — «подсвечник»: «А подсвечник встал из могилы и улыбнулся».

Ну вот, милые мои, этим подсвечником и заканчиваю письмишко. Крепко, крепко обнимаю, люблю и помню. Будьте здоровы и терпеливы! Ваша Аля. Ада шлет сердечный привет.