Мне нужно написать текст для путеводителя по тем местам, где проходило наше путешествие, и я роюсь в памяти — за что бы зацепиться. Что мне показалось более всего характерным и узнаваемым? Ищу, вспоминаю и… кажется, нашла! Мне хотелось бы рассказать о замеченном мной в этот и предыдущие приезды парадоксе этих уникальных территорий. И вот что я думаю — то, чем является территория бывшей Восточной Пруссии для гостя издалека, зависит от того, откуда этот человек приехал.

Для Запада — Восток

Также мне кажется, что привлекательным в глазах Запада этот регион делает его отдаленность, расположенность на восточной, малоизвестной окраине Европы, и это автоматически включает его в контекст феномена Другого. Как замечает графиня Марион фон Дёнхофф, детство и юность которой прошли в Восточной Пруссии: «Здесь действовали совершенно иные обычаи и традиции, нежели в других частях Германии. И так было даже в пределах одного и того же социального слоя — было удивительно, насколько отличался сам образ жизни. Важной особенностью оказывалось и то, что социальные группы носили межнациональный характер.

И это было характерно не только для рабочей среды, но в той же степени для интеллигенции и аристократии». Так что этот край, находящийся на периферии, не до конца изученный, и поэтому не поддающийся рациональному осмыслению, притягивал, словно магнитом, разного рода вольнодумцев, анархистов и маргиналов, которых не устраивали реалии немецкого государства (и не его одного). Так, к примеру, в XVI и XVII веках на землях в бассейнах Вислы, Преголи и в окрестностях Клайпеды осели голландские меннониты — члены протестантской секты, признававшие только два таинства: крещение (но лишь для взрослых) и евхаристию, проповедовавшие пацифизм и непротивление, а также отрицавшие присягу, судебные тяжбы и участие в делах государства.

Рискну предположить, что в то время для людей культуры Восточная Пруссия играла роль территории с ориентальным привкусом, своеобразного Ближнего Востока, о котором Эдвард Вади Саид пишет как об «одном из глубочайших и наиболее распространенных образов Другого»2 . Однако этот же самый автор утверждает, что ориентализм выступает в качестве политической тенденции, глубоко укорённой в колониальном дискурсе и необязательно имеющей место в действительности: «Всякий пишущий о Востоке автор (и это справедливо даже для Гомера) исходит из некоего восточного прецедента, некоего предшествующего знания о Востоке, к которому он обращается и на которое опирается. Кроме того, каждая работа о Востоке устанавливает отношения с другими работами, с аудиторией, с институтами, с самим Востоком.

Ансамбль отношений между работами, аудиторией и некоторыми другими аспектами Востока тем самым образует поддающуюся анализу формацию — например, формацию филологических исследований, антологии отрывков из восточной литературы, из путевых дневников, из восточных фантазий, — чье присутствие во времени, в дискурсе, в институтах (школах, библиотеках, дипломатических службах) придаёт ему силу и власть» . Очарование Восточной Пруссии действовало и на немецкие власти, о чём свидетельствует тот факт, что в конце XIX века император Вильгельм II построил в мазурском селе Кадыны охотничий домик, который служил летней резиденцией для императорской семьи.

В окрестных лесах император регулярно охотился. В развитие местной инфраструктуры Вильгельмом II инвестировались немалые средства: были построены фабрика фаянса, конезавод, где выращивались лошади тракененской и голштинской пород, проложена железная дорога. Вокруг своей резиденции император выстроил «образцово-показательную» деревню, спроектированную берлинскими архитекторами в так называемом орденском стиле, чтобы жизнь крестьян, поставлявших продукты в императорскую резиденцию, протекала в условиях рафинированной эстетики. Магия инаковости этого края оказывала сильное влияние и на художников.

В особенности она дала о себе знать в период «Реформ жизни» («Lebensreform»), общественного движения, возникшего в Германии во второй половине XIX века в качестве реакции на процесс индустриализации. В основе этого движения, которое опиралось на принципы экологии, вегетарианства, нудизма и альтернативного земледелия, лежала идея возвращения к природе, естественому состоянию. Творческая интеллигенция, причастная к этому движению, основывала колонии художников в живописных и находящихся на солидном расстоянии от больших городов местностях.

Туда переселялись художники, которым хотелось работать в непосредственном контакте с природой. Эта мода была характерна не только для Германии, она была довольно распространена во всей Европе, Северной Америке и даже Австралии. Для немецких художников такой девственной и неосквернённой современными веяниями местностью стала как раз сельскохозяйственная в то время Восточная Пруссия. В 80-е годы XIX века в рыбацкую деревушку Нида на Куршской косе, начали съезжаться немецкие импрессионисты, связанные с Кёнигсбергской академией художеств: Ловис Коринт, Георг Кнорр, Эмиль Нейде, Отто Хайхерт, Карл Сторх, Альберт Хельбергер, Ганс Беппо Боршке, Карл Альбрехт и другие. Сам Ловис Коринт, впрочем, родился как раз в Восточной Пруссии, в Тапиау (нынешний Гвардейск). Дом, где он появился на свет и вырос, сохранился до наших дней, хотя, к сожалению, его состояние оставляет желать лучшего. Зато на старинном кладбище в Ниде среди крикштасов — деревянных надгробий, украшенных языческими изображениями — нам удалось обнаружить выполненный в совершенно иной эстетике бетонный купол, увенчанный бронзовой палитрой с высеченной на ней фамилией этого художника.

Впрочем, вряд ли Коринт похоронен именно там. В начале XX века в Ниду стали приезжать представители немецкого экспрессионизма во главе с Максом Пехштейном. В 1913 году здесь появился основатель группы «Мост» Карл Шмидт-Ротлуф, вскоре за ним последовали и его коллеги: Эрнст Кирхнер, Эрих Хеккель, Фриц Блейль; в свою очередь, в период между двумя мировыми войнами завсегдатаями нидской колонии были молодые художники: Альфред Партикель, Артур Дегенер, Фриц Бурманн, Эдуард Бишофф, Ганс Кунзе, Карл Ойленштайн, Свен Курен, Вернер Рейманн и другие. Благодаря такому множеству художников, приезжавших в то время поработать на Куршскую косу, в Ниде образовалась внушительная коллекция картин. К сожалению, она была сожжена во время ВосточноПрусской операции Красной армии в феврале 1945 года.

Совсем недавно возникла инициатива, связанная с возрождением традиции, которую я описала выше. В 2011 году Вильнюсская академия художеств учредила резиденцию «Nida Art Colony» — место для творческой работы своих студентов, а также для пребывания там на правах резидентов различных художников, дизайнеров, архитекторов, кураторов и художественных критиков со всего мира. Так спустя десятки лет в этом живописном уголке вновь забурлила творческая энергия. Как видим, эти места по-прежнему привлекают художников, в том числе немецких. Когда мы были в Клайпеде, то познакомились там с немецкой поэтессой и художницей Инес Баумгартл, увлечённой русской поэзией. Поэтесса как раз жила и работала в художественной резиденции, созданной клайпедским Центром культурной коммуникации.

Для Востока — Запад

Всякий раз, когда я оказываюсь в Калининграде и у меня появляется возможность побродить по его окрестностям, мои русские друзья показывают мне руины очередного замка крестоносцев или какую-нибудь рассыпающуюся на глазах кирху, которая сперва принадлежала католикам, потом протестантам, затем под её сводами разместился хлебный магазин, а сейчас от неё вообще мало что осталось. Точно так же множество буклетов и путеводителей рекламируют Кафедральный собор, многочисленные ворота, являющиеся частью городской фортификации.

Ещё во время нашего путешествия Иван Чечот (всем польским читателям рекомендую его лекцию), выполнявший роль проводника, то и дело показывал нам виднеющиеся на горизонте холмы или леса, которые когда-то были объектами древнепрусских культов, но уже давно существуют лишь в воображении тех, кто о них что-то где-то вычитал. Так что, как заметила наша приятельница Магда Врублевская, мы глазели из окна автобуса на поля и лесные заросли, пытаясь вообразить себе то, чего там на самом деле не было. А когда мы, уже на обратном пути, ещё раз заехали в Калининград, в центре нас встретил огромный баннер партии «Единая Россия», посвящённый Дню города. На баннере красовались фотографии зданий, отражавших, по мнению его авторов и заказчиков, культурную идентичность города, и за исключением православного собора, это были объекты сугубо немецкого происхождения.

Я годами не могла понять, почему калининградцы не хвалятся своими собственными достижениями, а показывают гостям то, что было создано представителями совершенно чуждой им культуры. Лично меня, когда я полтора десятка лет назад в первый раз приехала в этот город, больше интересовали районы новостроек, которые я воспринимала как реализацию модернистской утопии о праве каждого человека на достойное жильё. Но мне кажется, что люди, ответственные сегодня за «раскрутку» города, делают всё, чтобы отвлечь внимание туристов от этих районов Калининграда. Впрочем, существуют и исключения — к примеру, Музей трудовой славы при калининградском судостроительном заводе «Янтарь», где посетители могут ознакомиться с огромным количеством интереснейших информационных стендов и судостроительными реликвиями, и этот музей уж точно можно рекомендовать всем приезжающим в Калининград туристам.

Есть, правда, определённая сложность, связанная с его посещением, — попасть в музей можно только по специальному пропуску, который нужно заказывать за несколько дней, и это, конечно, может отбить охоту у многих желающих. Настойчивые попытки выстроить местную идентичность на базе остатков немецкой культуры — это явление новое, характерное для постсоветского времени. Ранее господствовала прямо противоположная тенденция — делалось всё, чтоб стереть следы прусской культуры.

Отношение советских властей к местной культуре было заидеологизированным до предела. Краснокирпичные стены немецких домов покрывались жёлтой штукатуркой, характерной для советских административных зданий, скатные крыши делались плоскими, обычные фасады украшались псевдоисторическими элементами: пилястрами, небольшими колоннами, барельефами. Довоенный немецкий театр, счастливым образом переживший штурм города Красной армией и сохранившийся довольно неплохо, о чём свидетельствуют послевоенные фотографии, был перестроен таким безжалостным образом, что узнать его стало невозможно: спереди добавили фронтон с коринфской коллонадой и барельефами, изображавшими русских писателей. Комментируя описываемое явление, Иван Чечот говорит, что, несмотря на все очевидные контрасты, эти два стиля — прусский и советский — имеют между собой много общего в практическом смысле.

Оба носили совершенно утилитарный характер и занимались обслуживанием соответствующих режимов. И только подчинённый индивидуалистической парадигме стиль современной эпохи решительно отличается от них обоих постмодернистской пышностью и избытком орнаментальных декораций. Поневоле задаёшься вопросом, почему немецкое наследие так воодушевлённо уничтожалось после войны, а сегодня с тем же энтузиазмом ставится во главу угла калининградской идентичности. Мне кажется, что в конце концов я нашла ответ на этот вопрос: всё дело в специфическом отношении русского человека к Западу. В России и власть, и общество всегда воспринимали Калининградскую область как самый настоящий Запад. После войны этот западнический дух считался политически вредным и откровенно враждебным, отсюда и желание стереть как можно основательнее все имеющиеся немецкие следы.

В свою очередь, после краха коммунизма произошёл разворот на сто восемьдесят градусов, во всяком случае, в общественном сознании. «Западность» Калининграда и всей области теперь считается явлением безоговорочно положительным. С самого начала двухтысячных, когда регион перестал быть закрытой «милитаристской» зоной, сюда стали переезжать толпы россиян, стремившихся жить поближе к Европе. Как рассказывают нам знакомые калининградцы, значительная часть местной молодежи никогда не была в Москве, зато часто посещает Литву, Польшу и другие европейские страны. Улицы города завешены рекламой западных товаров: одежды, мебели, оборудования, свадебных костюмов, автомобилей.

Да что говорить, удалось даже по-современному отстроить что-то в самом деле «западное», при этом похожее на прототип, как две капли воды: при выезде из города, возле зеленоградского шоссе, появился «фальшивый» рыцарский замок под названием Нессельбек. Там можно устраивать банкеты, свадьбы, поминки, чувствуя себя при этом как на самом настоящем Западе. Земля, как известно, круглая, и понятия «Восток» и «Запад» — относительны. Я коллекционирую карты мира, выпущенные в разных странах и на разных континентах.

И каждая из них определяет центр мира по-своему. Знакомый, который как-то раз отправился в Австралию, привёз мне оттуда австралийскую карту мира. Так вот, на ней Австралия расположена сверху, а Европа — снизу! Так что трудно однозначно сказать, является ли бывшая Восточная Пруссия Востоком или Западом. А может — и тем, и другим одновременно?

Володько Агнешка