Воодушевляющей тенденцией современной литературы для подростков и юношества стало укрепление роли книги и чтения в сюжете и личной траектории персонажей. На страницах текущей подростково-юношеской прозы заметно возросло присутствие литературного текста и ситуаций чтения, а значение книги в построении фабулы и в духовно-нравственном движении героев усилилось: авторы нередко изображают их читательскую биографию как увлекательный и характеристичный процесс.

Интересно, что речь идет преимущественно о книге традиционной, а не электронной. Книга, чтение продолжают быть полем интенсивного общения персонажей, способом поиска и обретения друзей, определения духовно близкого человека. Читательский опыт литературных героев может стать обогащающим началом для реального читателя, наращивания собственного читательского багажа. Круг упоминаемых имен и состав литературных текстов может сыграть для читателя роль вторичной библиографии, стать для него своеобразной культурной навигацией. Тем самым произведения способствуют преодолению кризисных явлений в чтении современных ребят.

Пространство многих адресованных подросткам и юношам современных книг плотно насыщено литературным «материалом». В поле общения героев фигурируют так называемые культовые, знаковые книги. Так, в повести А. Жвалевского и Е. Пастернак «Шекспиру и не снилось» в качестве организующего сюжет текста выступает трагедия «Ромео и Джульетта», отсвет которой падает и на отношения современных ровесников шекспировских героев. Произведение с динамично выстроенным сюжетом оправдывает свое название «Шекспиру и не снилось»: на фоне новогоднего праздника предстают детали подросткового бытия – отсутствие взаимопонимания между поколениями, ссоры с родителями и их изрядно надоевшие нравоучения, острое любопытство подростков к запретному – «приобщение» к пиву мальчишек, первая сигарета девчонок, соблазны и опасности чат-общения, вспыхивающие и тут же гаснущие романы.

Применение принципа полилога – многоголосия равноправных голосов – помогает столкнуть мнения ребят, их родителей, педагогов, сопоставить восприятие одних и тех же событий разными персонажами. В повести Аи эН «Библия в SMS-ках» сюжетообразующим центром стали Ветхий и Новый Заветы, провоцирующие духовные усилия юных героев. Нынешние подростки проводят своеобразную ревизию Книги книг, восторгаясь «Песнью Песней» и обсуждая «Нагорную проповедь», сомневаясь в правомерности поступков некоторых библейских персонажей. Однако итог их соприкосновения с сакральным текстом скромен. Сами персоны упоминаемых писателей делаются своеобразной шкалой в характеристике человеческих типажей. Например, Сергей Чохов из повести Раина «Отроки до потопа» убежден: «У некрасивых комплексы, они рвутся наверх, грызут удила, преодолевают барьеры – и становятся в итоге Бальзаками, Амундсенами и прочими Пушкиными» [6, с. 24].

Здесь имена писателей и исследователей причислены к разряду выдающихся интеллектуально-духовных величин, безусловных авторитетов, состоявшихся личностей. Вольное или невольное соотнесение героев Раина, Ковалевой, Мурашовой с их книжными «двойниками» проявляют их прозвища литературного происхождения, что убеждает в определенной начитанности их «авторов» и носителей (Братец Кролик в «Одном чуде на всю жизнь»). Книжный источник имеет и прозвище беспризорника Бени из повести Ковалевой «Зима и лето мальчика Женьки»: он не без иронии прозван учителем литературы в честь Бени Крика из рассказов И. Бабеля, а комментарий самого мальчишки своеобразно интерпретирует известный сюжет: «Был такой бандюк давно, еще до войны. Он все у богатых отбирал и бедным раздавал. Про него даже писатель какой-то писал» [4, с. 224].

Книга в руках героя или, наоборот, ее отсутствие получают право его безусловной аттестации. В современной литературе для подростков и юношества, независимо от описываемой эпохи, действуют герои-книгочеи. Так, детдомовец Бригунец из повести Н. Ковалевой «Зима и лето мальчика Женьки» признается: «Я тоже книги люблю – про приключения» [1, с. 117]. В повседневном общении таких персонажей звучат фамилии писателей-классиков, названия их произведений, имена литературных героев: например, Отелло в книге О. Раина «Отроки до потопа». Сергей по прозвищу Чех выказывает недюжинную начитанность, объясняемую особыми личными обстоятельствами.

Он вполне уместно припоминает вычитанные ситуации и книжные образы, которые выступают как параллель к перипетиям его судьбы. Его мечта о подъеме с любимой девочкой Анжеликой на воздушном шаре получает неожиданно-закономерную развязку – аппарат якобы врезается в землю – и иронический комментарий книжного происхождения: «Осовремененный вариант „Ромео и Джульетты”» [6, с. 43]. Чтение помогает Сергею щеголять эрудицией. Его изрядный читательский багаж позволяет эффективно жонглировать звучными книжными мудростями: известный афоризм О. Уайльда «Лучший способ сделать детей хорошими – это сделать их счастливыми» напоминает о нехитром рецепте воспитания и достижения семейной гармонии. Литературное происхождение имеет и такой внушаемый Сергею беспроигрышный жизненный рецепт: «Будем действовать по графу Льву Николаевичу… Он, Сереж, замечательный совет дал: делай что должно и будь, что будет» [6, с. 289]. Увлечение книгами, чтением служит знаком неординарности, избранности, даже превосходства в чужой среде. Так, интерес к книге выделяет Женьку из общей массы детдомовцев, вызывая иронию и недоброжелательность: «профессором хочет стать». Здесь воодушевление чтением – некий императив иной жизни, знак жажды и возможности выхода за уготованные границы. Приобщение Тараса Кареева, героя «Отроков до потопа», к неординарным книгам является признаком его чужеродности в среде сверстников: он «стихи втихую строчил, книги Блаватской читал, Юнга какого-то мусолил… Короче, строил из себя умного.

Ну, а таких строителей мало кто любил» [6, с. 55]. Знаком выделенности, исключительности в повести Е. Мурашовой «Одно чудо на всю жизнь» является пристрастие эрудированного подростка Бори Антуфьева к «историческим книжкам»: «Когда все смотрели по телеку какой-нибудь исторический фильм, Борька потом довольно внятно объяснял пацанам, чего хотели красные, чего – белые, и чего – бандиты батьки Махно и всякие другие». Знание книг особого рода добавляет персонажу авторитета. Отсутствие интереса к книге столь же характеристично: так, у домработницы Мезенцевых Лены из «Одного чуда на всю жизнь» – «высшее образование, но Марина никогда не видела в ее руках книгу (а Клавдия Николаевна, между прочим, каждый день на ночь Библию читала или сказки Пушкина из Марининой „Библиотеки школьника”). А у Лены только глянцевые журналы… То ли дело – журнал „НЛО” – „Невероятное, легендарное, очевидное”. Там про призраков пишут и про инопланетян, и про всякие тайны» [4, с. 110–111]. Сам круг и содержание читаемых книг служат исчерпывающим средством характеристики персонажа, приемом выявления личных предпочтений, духовных запросов. Вид книги – способ идентификации литературных героев, инструмент их типологизации. Так, математический гений Витек из повести Мурашовой «Одно чудо на всю жизнь» «больше любил книжки читать и решать задачки из „Занимательной математики” Перельмана.

А модного Остера совсем не любил, хотя папа и говорил, что это „новое нестандартное мышление”». Любимой книгой детства его любознательного одноклассника, юного сыщика Никиты, было «Путешествие Нильса с дикими гусями» С. Лагерлёф, произведение, перечитанное не менее 20 раз. Спасительные «Два капитана» Каверина стали способом самоидентификации героя Ковалевой Женьки: «Больше всего ему нравилось, что она написана от первого лица. И можно думать, что будто он немного Саня Григорьев, сильный, смелый…» [1, с. 35]. Судьба и образ книжного героя – своего рода альтернатива страшной детдомовской реальности. Интерес героя к книгам определенного рода – жанра, тематики – подчас выступает средством его профессионального самоопределения.

Так, для Никиты из повести Мурашовой, который еще до школы хотел стать частным сыщиком, источником зарождения первоначального интереса к профессии и последующего жизненного выбора стал классический детектив: он «читал книжки про Шерлока Холмса, упражнялся в дедуктивном мышлении» [4, с. 140–141]. Лидер же стаи беспризорников Генка не любил детективы, ибо от них «тошнило так же, как от реального мира»: «Всю жизнь Генка много читал. Сначала Валькины сказки… Последние годы читал много фантастики. Там в конце почти каждого романа случалась грандиозная битва, где на одной стороне собирались все силы Добра, а на другой – силы Зла» [4, с. 324–325]. Изменение репертуара чтения героя – иллюстрация его человеческой трансформации. Его жанровые предпочтения служат отражением личных импульсов. Генкина приязнь к фантастике проявляет его жажду закрыться от реальности, отринуть ее. И отчасти иллюстрирует читательские приоритеты современных ребят.

А увлечение учительницы литературы Маргариты Ивановны «Есениным, Маяковским и прочими Тургеневыми», по мнению ее сверхсовременных учеников, – признак дремучести, отсталости: «ей бы в „сеть” слазить, поглядеть, что пишут нынешние блоггеры. Вот ужаснулась бы старушка» [6, с. 42]. Приязнь к классике становится для школяров знаком архаичности литературных вкусов. Книга выступает своеобразным вариантом объяснения непонятной, пугающей действительности: способом избавления от страха является ее наивная аналогия с детской книгой – домашнего мальчика Левушки из той же повести: «Вместе с тем все происходящее очень напоминало ему важную сцену из сказки „Золотой ключик”, где куклы как бы сражаются с Карабасом;

Пьеро читает гадкие стихи, Мальвина хохочет, Буратино кривляется. Все это было очень смешно – и совсем не страшно» [4, с. 338]. Ситуация книги помогает обрисовать и прояснить настоящее, соотнести собственное состояние с состоянием книжных героев, проявляя несовпадение внутреннего и внешнего: «Увы! Чернявый, вертлявый, носатый Левушка всегда, во всех детских спектаклях играл Буратино. Но ощущал себя Пьеро… Но ведь Пьеро тоже сражался с Карабасом. Как умел» [4, с. 338]. Герой Ковалевой Женька Бригунец восторженно примеривает на себя роль литературно-киношного героя: он «любую фантастику с ходу рвался превратить в реальность» [1, с. 101]. Сравнение с популярным книжным персонажем помогает передать испытываемое Женькой чувство единения с водной стихией, ощущение полного слияния с природой: «„Алена! А я смогу долго, как ихтиандр?” Алена уже жалела, что подсунула ему книгу про человека-амфибию» [1, с. 100–101].

Женьку удручает, что книги расходятся с жизнью: «Когда-нибудь так будет, чтоб не били совсем? Как в Алениных книжках. Как там? – Один за всех и все за одного… Один против всех. И все на одного» [1, с. 172]. Известный романтический книжно-кинематографический лозунг трансформирован в драматическую противоположность. Позаимствованный у Р. Скотта девиз каверинского героя «Бороться и искать, найти и не сдаваться» провоцирует напряженные размышления, самоанализ героя-подростка: «Что искать? Что найти? И как бороться? Кастет ему с одного удара дух вышибет. Оставалось „не сдаваться”. Только это тоже получалось не очень. Женька просто терпел и молчал» [1, с. 35]. Ощущение расхождения между книжными декларациями и реальностью душесозидательно, но неминуемо влечет взрыв. В центре размышлений его молодой воспитательницы Алены Дмитриевны – знаменитые фразы Ф. М. Достоевского из «Преступления и наказания», «Братьев Карамазовых»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» – всплыло некстати. «Федор Михайлович, что вы там писали о слезе ребенка? Слезы – это очищение» [1, с. 97]. Алена спорит с классиком: «Нет, Федор Михайлович, это не страшно, если дети плачут. Ведь когда человек плачет, он еще верит, что его спасут, что ему помогут. Когда вера кончается, дети берут в руки нож» [там же, с. 98]. Книжный образ помогает определить, охарактеризовать происходящее и герою О. Раина: Сергей иронически сравнивает неизбежность наступления школьных будней с шекспировской трагедией: «За окном тенью отца Гамлета маячило первое школьное утро» [6, с. 18].

Дружба троих подростков – Сергея, Геры и Антона – получает подкрепление в виде известных книжных образов: эту троицу Серега ассоциирует с «Тремя товарищами» Ремарка и «Тремя мушкетерами» Дюма: «Правда, были еще ”Три толстяка” и ”Три поросенка”, но это уже относилось к области сказочек. Настоящая литература к трио всегда относилась уважительно» [6, с. 38]. Литературный образ содействует построению образа мира, помогает выработать систему ценностей, представление о желаемом. Так, для карлика Генки книжный мир – сказки Г.-Х. Андерсена – стал символом несбыточно-мечтательного, неисполнимого в реальности. Сказочный образ является точкой отсчета в шкале человечности и доброты: «случись невозможное – доживи Генка до старости, стал бы похож на Оле Лукойе из старых Валькиных сказок. Хотя нет – Оле Лукойе добрый. Генка злой. Хуже собаки» [4, с. 121]. Книга предстает поводом к размышлению о вечных вопросах – добре и зле, жизни и смерти.

Литературные тексты своим несовпадением с реальностью будируют спящий ум, провоцируя формирование представлений о неоднозначности, амбивалентности понятий добра и зла, справедливости. Герой с горечью констатирует: «Только в книжках добро и зло делятся в пространстве. На самом деле граница проходит внутри. Внутри каждого человека. И каждый из людей сражается сам с собой… Я свою битву уже проиграл. Но есть еще Валька и Ёська…» [4, с. 122]. Книга обостряет самобичевание несчастного изгоя.

Специфические оценки разными героями литературных произведений, используемые при этом неожиданные критерии проявляют их интеллектуально-эмоциональный уровень: «Хорошая книжка. Очень интересная. Про привидение на болоте, как оно детей жрало. Жуть» [там же, с. 123]. Это пристрастие беспризорных мальчишек в повести Мурашовой к жанру триллера – компенсаторная параллель к жутковатой реальности. Книги предстают источниками животворных впечатлений юных персонажей. Читательская деятельность становится посылом для рефлексии героев, помогая в их личностном и духовном самоопределении, способствуя самоидентификации. Литературный текст продолжает быть особым источником духоподъемности персонажа-подростка, особенно в трудных жизненных ситуациях. К чтению герои нередко прибегают в драматические моменты их бытия. Книга служат средством гармонизации отношений героя с самим собой и окружающим миром.

Гармонизирующий эффект книги и материнского чтения проступает в воспоминании Сергея из повести Раина об умиротворяющем семейном занятии: после случайного посещения кладбища и первого столкновения со смертью мальчик «чувствовал себя так, словно заболел ангиной. Мама читала что-то про Незнайку и его друзей, – а он слушал ее голос и почему-то думал о той девушке, которой никто уже и никогда ничего не прочтет» [6, с. 184]. Книга подчас буквально предстает способом спасения – в физическом и психологическом плане. В повести Раина звероподобный Стас, по вине которого Сергей угодил в больницу с переломанным носом, открывается с неожиданной стороны – благодаря книге: «Знаешь, я когда с ребрами маялся, в депрессняк впал… А тут тетка в гости пришла – она у меня библиотекарем работает. В общем, принесла стопку книг. Я, конечно, все брать не стал, но одну приметил, – Стас засмущался. – То есть я с чтением не очень дружу, а тут как что-то нашло. Открыл потом, одолел первые страницы – и прилип. Пока не дочитал до конца, не оторвался. Называется „Таинственный остров”. Это Жюль Верн. То есть книга, может, и детская, не знаю. Но меня царапнуло. Я потом всего Жюля Верна из-за нее перечитал. И другие разные стал брать потихоньку» [6, с. 156]. Точно выбранная книга становится стимулом приобщения персонажа к чтению, погружения в книжный мир прежде далекого от него героя.

По мнению немногословного Стаса, в противостоянии современным «искушениям» – «лучше уж книги». Любимая книга, подаренная пострадавшему однокласснику, предстает своеобразной исцеляющей эстафетой в борьбе с болезнью и хандрой. Принесенный Стасом в больницу «Таинственный остров» Ж. Верна помогает и Сергею преодолеть неблагоприятные обстоятельства. Для такой книги находится замечательный образ «осенней книги», придуманный Сергеем, – выцветшей, потрепанной, истертой до дыр, читаной-перечитаной (которую «прямо глотать хочется») [6, с. 158]. Благодаря его новому приятелю Стасу, возникает образ книгохранилища – с его особой атмосферой, с шелестящей тишиной – как места «подпитки» души, где можно обрести успокоение, гармонию. Чтение идентично спасению из сложной жизненной ситуации.

В повести А. Лиханова «Мальчик, которому не больно» одним из способов излечения ребенка от недуга закономерно становится книга – «Библия для детей», врученная обездвиженному мальчику в утешение. В повести Е. Мурашовой «Одно чудо на всю жизнь» пришедшая на ум Левушке Рахтерштерну расхожая цитата из романа Ф. Достоевского «Красота спасет мир!» преобразуется в иное – «Красота – это наоборот от „стрелять”, – решил он и распахнул футляр», заиграв полонез Огинского, обезоруживший противников, – и спас их! [4, с. 339]. В книге о военном бытии «Страшная сказка. Невыдуманная повесть о детстве и войне» А. Самохлеб убеждает, что в годы фашисткой оккупации книга и чтение приобрели особую роль: книга маскирует винтовку, пряча ее от фашистов. Литературные романтические герои предстают в качестве воодушевляющих образцов достойного поведения в военное лихолетье. Экстраполяция героических деяний книжных персонажей на военное детство провоцирует опасные приключения реальных детей.

Главное, книга становится альтернативой войне, средством нормального человеческого общения, компенсацией беды. Строчки лермонтовского «Выхожу один я на дорогу», органично звучащие в устах бабушки во время ночевки семьи в поле, становятся мощным духоподъемным средством. Компенсаторно-спасительно чтение старшими «Евгения Онегина» Пушкина, «Мцыри» и «Паруса» Лермонтова. Мама читала стихи Тараса Шевченко – «самые грустные и только о женщинах, словно доказывая самой себе, что были и есть на свете судьбы пострашнее, чем у нее, что нужно не опускать рук, нужно бороться, не сдаваться» [7, с. 133]. Строки Шевченко о горькой судьбе Катерины точно проецируются на историю молодой харьковчанки военных лет. Но и книга порой нуждается в защите, а столкновение из-за нее вырастает в жестокую схватку непримиримых врагов. Так, в повести А. Ковалевой «Зима и лето мальчика Женьки» врученная герою повесть В. Каверина «Два капитана» – «о любви… о настоящей» – становится предметом смертельного раздора [1, с. 33]. Дикая, зверская расправа своры Кастета с любимой книгой Женьки провоцирует цепь чудовищных событий. Надругательство над книгой-другом, которую он безуспешно защищает – как человека – побуждает Женьку к яростному бунту, сопротивлению, влечет издевательства над ним, непереносимое унижение, предательское молчание спальни, страх, ненависть, жажду мести, побег и скитания. Для героев иного типа книги и чтение могут стать источником извлечения пользы, явлением сугубого практицизма. Так, Сэм из «Отроков до потопа» Раина беззастенчиво наставляет одноклассника: «Читать надо, Тарасик, не книжки Лема, а личные дела школьного персонала» [6, с. 73]. Такое чтение для него – эффективный способ манипулирования людьми. Наиболее литературно насыщен роман М. Нисенбаума «Теплые вещи» – о становлении творческой личности. Оправдан «книгоцентризм» произведения: его сквозным образом стала именно книга – в ряду других «теплых», очеловеченных, вещей. Книга, текст – предмет постоянного интереса героя, его культурный базис, источник удовлетворения духовно-интеллектуальной жажды, толчок к творчеству. Характерно, что своеобразным шифром для «своих» является фраза «ищу книгу» – в качестве опоры для личностного развития, поиска смысла бытия.

В этом процессе громадную роль играют духовные и творческие «наставники» – художники, поэты, журналисты, каждый со своими литературными пристрастиями. Чтение для героев Нисенбаума – привычное культурное занятие, наслаждение, смакование, которое «усложняет» коммуникацию, придавая ей интенсивность, насыщенность, многослойность. Обширный круг упоминаемых в диалогах героев произведений свидетельствует о богатстве и многообразии их интересов. Смена круга чтения Михаила – В. Маяковский, А. Блок, С. Черный, Р. Бах, Н. Гумилев, Ф. Петрарка, С. Соколов, Платон – знаменует личностное движение юного художника, его высвобождение из-под власти авторитетов. Круг литературы предстает здесь базой идентификации личности. Знаковой – своей – книгой для Михаила становится томик китайской поэзии, открывшей целый новый мир тонких, неуловимых оттенков. Визиты в книжный магазин сравнимы с ритуалом, священнодейством или с охотой за редкой, драгоценной «дичью» – книгой. В трилогии М. Чудаковой «Дела и ужасы Жени Осинкиной» книга и чтение становятся инструментом воодушевления читателей на благие дела.

Автор рисует популярность, безусловность чтения: здесь читают престарелые эмигранты, столичные барышни и мальчишки из алтайской глубинки. В повестях изображается почти ритуальное чтение в доме бывшего поручика П. Зайончковского ностальгических эмигрантских стихов Туроверова и горьких – А. Тимофеевского. В книгах звучат имена некогда опальных М. Булгакова и А. Солженицына, репрессированного Г. Демидова. В трилогии представлено несколько различных книжных пластов. Федя Репин, как то присуще «будущему президенту» страны, читает и толкует Конституцию РФ (хотя некоторая искусственность этой детали поведения очевидна). Степа Барабанчиков в своем стремлении увековечить память подвижника, спасителя сотен евреев от фашистской расправы Рауля Валенберга, перечитал множество популярных и научных материалов. Игнат применяет мировой книжный юмористический репертуар (М. Зощенко, Б. Гарт) в целях смехотерапии и добивается успеха. А приведенный юным героем список прочитанного, хоть и транслирует отпечаток детских авторских предпочтений, собственного читательского опыта Чудаковой и ее представлений о желательном детском чтении, все же может поспособствовать привлечению к литературе и адресата книги. В юмористике литературный материал включается в иронический подтекст. Так, в цикле рассказов Т. Крюковой «Потапов, к доске!» чтение детективных рассказов А. К. Дойла подвигает незадачливых мальчишек на проделки; знакомство с приключениями персонажей Ж. Верна вдохновляет на их продолжение.

Книга выступает в качестве источника фантазии героев. Таким образом, современные прозаики активно применяют ссылки на литературные произведения, изображают увлеченных книгами ребят в качестве симпатичных и обаятельных персонажей, прибегают к характеристике своих героев посредством круга их чтения. Все это подтверждает упрочение книги и чтения в качестве значимого и захватывающего занятия. Безусловна заразительность чтения литературных героев для их сверстников: читательский опыт и впечатления персонажей могут служить стимулом читательской деятельности их ровесников; увлеченность героя той или иной книгой способна спровоцировать интерес к ней, желание соотнести читательские впечатления понравившегося, близкого им литературного персонажа с собственными. Авторы убеждают в развивающем потенциале чтения для своих персонажей, подчеркивая значимую роль чтения в поиске ценностей и личностных ориентиров, косвенно утверждая важность и ценность читательской деятельности. Своеобразными «пропагандистами» чтения выступают и писатели-юмористы, которые употребляют книжные образы в комических целях, подспудно доказывая практическую полезность чтения, служащего неистощимым источником игр и проделок. Все это может содействовать ненавязчивому вовлечению в чтение ребят, ориентировать их в массиве литературы, побуждать их к дальнейшим читательским обретениям.

Литература:

1. Ковалева, Н. Зима и лето мальчика Женьки [Текст] / Наталья Ковалева. – М. : АСТ: Астрель : Полиграфиздат, 2011. – 320 с.

2. Крюкова, Т. Потапов, к доске! Рассказы, стихи [Текст] / Тамара Крюкова. – М. : Аквилегия-М, 2008. – 272 с.

3. Лиханов, А. Мальчик, которому не больно. Не сказка не для взрослых [Текст] / Альберт Лиханов. – М. : Издат., образов. и культур центр «Детство. Отрочество. Юность», 2009. – 180 с.

4. Мурашова, Е. Одно чудо на всю жизнь [Текст] / Екатерина Мурашова ; худож. Е. Горева. – М. : Центр Нарния, 2010. – 368 с.

5. Нисенбаум, М. Теплые вещи [Текст] : роман / М. Нисенбаум. – М. : Время, 2011. – 432 с. – (Серия «Самое время!»).

6. Раин, О. Отроки до потопа [Текст] / Олег Раин. – Екатеринбург : Сократ, 2009. – 312 с.

7. Самохлеб, А. Страшная сказка. Невыдуманная повесть о детстве и войне [Текст] / Анатолий Самохлеб. – М. : АСТ : Астрель, 2011. – 283 с.

8. Чудакова, М. О. Дела и ужасы Жени Осинкиной. Книга третья. Завещание поручика Зайончковского [Текст] / М. О. Чудакова. – М. : Время, 2010. – 448 с.

Бобина Т.О.