В статье рассматриваются две мифологические проекции путешествия императрицы Екатерины II в Крым (Крым как античная Таврида; Крым как эдемский сад), рассмотренные в контексте государственного утопизма XVIII столетия.

Екатерина II Великая

«XVIII столетие… по праву именуется “золотым веком утопии«, — писали Д. В. Устинов и А. Ю. Веселова. Утопическое сознание было характерно преимущественно для второй половины века, вошедшей в историю как Екатерининская эпоха. Особое место в «утопическом поле» русского Просвещения занимал «государственный утопизм» (термин В. Гуминского), разновидностью которого был утопизм градостроительный. Он находил свое отражение и в «градостроительной горячке» екатерининского царствования, «охватившей правительство». Н. Хренов и К. Соколов видели в градостроительном утопизме характерную черту выхода «утопии за пределы компенсаторских, т. е. праздничных форм в саму реальность». В подобных условиях само строительство городов, разбивка садов и парков приобретает символическое значение, т. к. «сознанием градостроителей владеет архетип преображения земли в сакральное пространство». По мнению исследователей, таким образом при Екатерине было построено 216 городов.

«Градостроительная горячка», с одной стороны, как нельзя лучше соответствовала екатерининским проектам колонизационного движения на юг, которые касались освоения южных областей России, прежде всего, Крыма, легендарной античной Таврии. Таврия должна была рассматриваться как символ возрожденной в пределах Российской империи эллинской античности. Это повышало престиж Российской империи даже без господства над Константинополем, о котором в свое время Екатерина II мечтала вместе с Вольтером. С другой стороны, эта «горячка» позволяла реализовать античный идеал градостроения, понимаемый как альтернативный по отношению к традиционному российскому градостроению. Урбанизация, по словам Екатерины II, была ее второй манией после «закономании». Как следствие, «поднимаются новые города: Севастополь (греч. σεβάστη πόλις «священный город»), Херсон, который должен был стать вторым Петербургом, Екатеринослав — будущий центр мировой культуры».

Само собой разумеется, что строиться новые города на юге России должны были по античным проектам. Так, «план» Екатеринослава, представленный Г. Потемкиным императрице, предполагал «…храм великолепный, судилище наподобие древних базилик, лавки полукружием… пропилей с биржею и театром посредине, фабрика суконная и шелковая, губернаторский дом во вкусе прелестных греческих зданий, университет купно с академией музыкальной» (академия музыкальная в Греции — Одеон). По мнению светлейшего, «жители потекут сюда во множестве с избытками своими… и многие, увидев знаменитость нового города, возжелают учиниться жителями его» .

В результате перед нами предстает классическая архитектурная утопия, имеющая в качестве основания античный миф о «золотом веке». Создавая подобный проект, Г. Потемкин, по справедливому мнению того же Гуминского, как бы не знал или, вернее, не хотел знать, что на самом деле города, строящиеся по его проектам, «должны были заселяться “огородниками”, перевезенными административным порядком из других мест обширной России».

В XIX в. в «заселении» этих «античных полисов» Светлейшего должны были принять участие, как мы помним, даже «мертвые души», приобретенные Чичиковым в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души». В случае с южными провинциями России государственный градостроительный утопизм оказался тесно связанным с двумя мифологическими проекциями, обусловившими его особенную привлекательность в ряду других утопий екатерининского царствования.

Во-первых, с культурной мифологией античной Греции, т. к. практически все северное побережье Черного моря (Понта

«Путешествие Екатерины II по России в 1787 г. Аллегория». Неизвестный художник

Эвксинского) некогда было покрыто греческими городами — колониями, среди которых была Ольвия и Пантикопей, Херсонес и Танаис. Фактически бескровное завоевание легендарной Таврии, воспетой еще Еврипидом в трагедии «Ифигения в Тавриде», позволяло ощутить культурную преемственность с древней Элладой и повышало международный престиж России, ставшей ее наследницей. Совсем неслучайно Екатерина II писала принцу де Линю незадолго до своего знаменитого путешествия на юг России в 1787 г.: «Я повезу своих спутников в страну, которую, говорят, обитала некогда Ифигения. Одно название этой страны оживляет воображение, и поэтому нет такого рода измышлений, которые не распускались бы по поводу моего путешествия и пребывания в Тавриде.»

Р. С. Уортман справедливо писал: «Русская экспансия на юге была прославлена не только как проявление национального величия или отстаивания государственных интересов, но и как возрождение эллинской античности.»

Поэты использовали древнегреческие референты для прославления завоеваний на юге. И. Богданович отождествил Очаков с Грецией, Россию с Ахиллесом, а победы над турками — с новой Троей. В 1780-е годы Екатерина разработала “греческий проект” — восстановление русскими Греции с центром в Константинополе <…>

Константином окрестили второго внука Екатерины, предназначая его к правлению новой империей. На обратной стороне медали, вычеканенной к рождению Константина, был изображен собор св. Софии. Его кормилица, слуги и друзья раннего детства были греками. Не менее важным было наполнение греческой эвтопии героическим содержанием. В свое время Вольтер сравнивал Екатерину II с царицей амазонок Фалестрой. В начале своего царствования Екатерина II «несколько лет умело разыгрывала образ «амазонки на троне».

Г. Потемкин приказал создать к приезду Екатерины II в Крым «амазонскую роту», составленную из гречанок, которая должна была приветствовать свою царицу. Такое повеление было отдано подполковнику Бакалаврского греческого полка Чапони. Г. Дуси написал «Записку об амазонской роте», составленную со слов 19-летней начальницы роты Е. Сарандовой, которая была в это время женой старшего капитана Бакалаврского полка. Под началом Е. Сарандовой собралось 100 дам в наряде «крымских амазонок», который составляли «юпки из малинового бархата, обшитые золотым галуном и золотою бахрамой, курточки зеленого бархата, обшитые также золотым галуном; на голове тюрбаны из белой дымки, вышитые золотом и блестками, с белыми страусиновыми перьями. Вооружение состояло из одного ружья и трех патронов пороху».

При встрече «царицы амазонок» с «амазонской ротой» произошло следующее: «Потемкин, вышедши из кареты, просил позволения у Государыни стрелять Амазонской роте, встретившей Еe. Она запретила, и, подозвав чрез переводчика Таврено начальника их, Сарандову, подала ей руку, поцеловала в лоб, и, потрепав по плечу, сказала: “Поздравляю вас, Амазонский Капитан, — ваша рота исправна, — Я ею очень довольна”. Потемкин торжественно радовался». Впоследствии Екатерина II прислала Сарандовой из Акмечета (впоследствии Симферополя. — Е. П.) свое монаршее благоволение и бриллиантовый перстень, остальные дамы, составлявшие амазонскую роту, получили награждение 10000 руб.

Вторая мифологическая проекция, связанная с южными провинциями, была обусловлена их благоприятным географическим положением, позволившим практически сразу отождествить эти вновь завоеванные Россией земли с Эдемом, прекрасным садом, заставляющим вспомнить мифологему золотого века. Неслучайно А. Зорин, говоря о «Крымском мифе» в русской культуре 1790–1790-х гг., назвал его «Эдем в Тавриде». Хотя, с другой стороны, нельзя не признать справедливости и такого замечания исследователя: «Райские мотивы, кажется, являются непременным атрибутом имперских утопий — стоит вспомнить, с каким упорством Петр именовал Парадизом полюбившиеся ему болота Ингерманландии». Однако природа Крыма, безусловно, с большим основанием соответствовала реалиям «райской топики».Достаточно обратиться к письмам Екатерины II к графу Я. А. Брюсу, в которых императрица восхищается климатом новых земель империи. Так, в письме от 4 мая по пути в Херсон императрица пишет: «Здешний климат почитаю лучшим в империи, здесь без изъятия все фруктовые деревья растут на вольном воздухе, я сроду не видала грушевые деревья величиной с самого большого и толстого дуба, воздух самый приятнейший».

В письме от 14 мая уже из Херсона Екатерина опять возвращается к этой теме: «Херсон почитать можно между самыми лучшими городами нашими. Сие дитя много обещает, где сажают, тут все растет, где пашут, тут изобилие, строение все каменное, мы жары по сю пору не чувствуем, все здоровы, здешние люди больного вида не имеют… людство великое и стечение людей со всех краев, наипаче же все полуденные». Чем не картина цветущего золотого века!

С градостроительной утопией южных провинций последней трети XVIII в. неразрывно связан феномен «потемкинских деревень», о которых А.М. Панченко отзывался как о культурном мифе, придуманном посланниками европейских государств и врагами Г. Потемкина для дискредитации путешествия Екатерины II на юг. Исследователь писал: «За скепсисом относительно “потемкинских деревень” скрывался страх, что Россия сумеет осуществить свои грандиозные планы. В этой среде и появился миф о “потемкинских деревнях”» . В действительности подобный смысл можно найти в очень небольшом количестве мемуарно-эпистолярных текстов эпохи, например, в записках графа Л.-Ф. Сегюра, который очень подробно описал путешествие Екатерины II на юг, подчеркивая его грандиозность и… иллюзорность. Так, уже в Киеве Сегюр констатирует: «Весь Восток собрался здесь, чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».

Во время путешествия по Днепру: «Города, деревни, усадьбы, а иногда и простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами». Однако даже Сегюр отдавал себе отчет в том, что не все «потемкинские деревни» представляют собой иллюзию от начала и до конца. На многих из них лежит отпечаток реальной деятельности Светлейшего. «Потемкин, необыкновенный всегда и во всем, явился здесь столько деятельным, сколько был ленив в Петербурге. Как будто какими-то чарами умел он преодолевать всевозможные препятствия, побеждать природу, сокращать расстояния, скрывать недостатки, обманывать зрение там, где были лишь однообразно песчаные равнины, дать пищу уму на пространстве долгого пути и придать вид жизни степям и пустыням». Поэтому Сегюр не может не признать, что «если бы и снять искусственную оболочку с его созданий, то осталось бы все-таки много существенного. Когда он принял в управление эти огромные области, в них было только 204 000 жителей, а под его управлением население в несколько лет возросло до 800 000».

В XIX в. миф о «потемкинских деревнях» был поддержан авторитетом Ж. де Сталь, которая в своей книге воспоминаний «Десять лет в изгнании» ассоциировала все русские празднества с волшебством «Тысячи и одной ночи». В результате «многие из этих прекрасных зданий были построены для праздника, они должны блистать всего один день». А. Ф. Строев был склонен отожествлять эту мифологическую составляющую «потемкинских деревень» с «театральной феерией», которая мыслится им в качестве антитезы утопии. Исследователь уточняет, что утопическое сознание «рисует мир таким, каким он должен стать, будущее опрокидывается в настоящее. Если автор настроен более скептично, то возникает тема театральной феерии».

Императрица Екатерина II, говоря о своем крымском путешествии, по причинам политической целесообразности отрицала его утопический смысл. Например, в письме к И. Циммерману от 1 июля 1787 г. она почти искренно недоумевает: «Не знаю, почему люди утруждают себя говорить об этом путешествии слишком много хорошего или слишком много дурного. Оно проектировалось уже три года тому назад, с целью рассеять ипохондрию, которую радикально исцелила ваша книга “Об уединении” <…> Всему этому люди вздумали придать вид поездки романической, живописной, героически-комической и приписали ей такое значение, какого я и не воображала, что она будет иметь».

В письме от 3 декабря 1787 г. императрица опять возвращается к своей поездке в Крым. Она пишет: «Я проехала по Таврической губернии с такою быстротой, мне столько надобно было видеть и я окружена таким приятным обществом, что мне некогда было предаваться тем размышлениям, какие могла возбудить во мне эта страна, столь же богатая событиями, как и плодородная <…> Признаюсь, этих новых жителей Крыма легко удовлетворить, если одна улыбка доставила им такое удовольствие. Если бы благоденствие разливалось по стране посредством веселия, то это путешествие сделало бы многих счастливыми, ибо трудно совершить поездку более веселую и в более приятной компании». Однако эта эпистолярная скромность императрицы не подтверждается свидетельствами мемуарно-эпистолярной литературы ее современников, как в России, так и в Европе.

В 1779 г. английский посланник в России Д. Гаррис лорд Мальмсбери так говорил об утопических проектах Светлейшего и императрицы (24 мая 1779) в своих письмах на родину: «Князь Потемкин мало обращает внимания на политику западной Европы: мысли его постоянно заняты планом основания новой империи на Востоке. Императрица до такой степени разделяет это намерение, что, гонясь за своей мечтой, она уже назвала новорожденного великого князя Константином, определила к нему в няньки гречанку, по имени Елену, и в близком кругу говорит о возведении его на престол Восточной империи. Между тем она строит в Царском Селе город, который будет называться Константингородом». В этом же письме, передавая впечатление о настроениях русского двора, он добавлял: «Теперь преобладающею мыслью (затмевающею все остальные) является основание новой империи на Востоке, в Афинах или в Константинополе. Гаррис называет подобные настроения русского двора «романической идеей» и повествует о своем разговоре с императрицей «о древних греках, об их искусстве и превосходстве их способностей; а так как этот же характер замечается и в новых греках, то она считает для них вполне возможным снова достигнуть первенства между народами, если только им будет оказана помощь и поддержка».

Как видим, переписка с Вольтером и его эллинофильские химеры конца 1760-х гг. не прошли для Екатерины II даром! Государственный утопизм встал в России на повестку дня.

Материалом для исследования послужила мемуарная и эпистолярная литература авторов-участников путешествия (Екатерина II, Г. А. Потемкин, граф Л.-Ф. Сегюр, принц К.-Г. Нессау-Зиген, граф К. фон Людольф, Д. Гаррис лорд Мальмсбери, Ш. Массон).

Е. Е. Приказчикова