В свои сатирические сказки Щедрин постоянно вводит персонажей, сюжетные мотивы, приемы, речения русской народной сказки. Но использует он фольклор в своих целях, никогда не следуя за ним пассивно. Неучет этого приводит к непониманию функций щедринских сатирических приемов. Вот характерный пример. В. В. Гиппиус привел интересную параллель из народной сказки к мотиву снимания головы и обратного ее водружения в главе «Органчик» «Истории одного города»: « < …> сидит королевна, убирается; сняла с себя голову, мылом намылила, чистой водой вымыла, волосы гребнем расчесала, заплела косу и надела потом голову на старое место». Но при этом В. В. Гиппиус дает совершенно неубедительное толкование данного мотива у Щедрина: «Мотив снимающейся головы здесь исполняет единственную функцию — предельного абсурда и очевидно, что на его месте мог бы быть любой сказочный мотив» Г Никогда сатирические приемы Щедрина не исполняют функции «предельного абсурда».

Они всегда являются иносказаниями определенной мысли, всегда несут точную оценку. В частности, мотив деформированной головы — один из особо разработанных в фантастике Щедрина. Он связан с характерной для просветителя темой неразумия, несознательности. Если в народной сказке фантастические изменения человеческого тела это, как правило, появление крыльев, хвоста, куриных лап и т. п., — то в щедринской фантастике деформируется голова. Причем эта деформация создается, іКак обычно у Щедрина, путем развития и реализации метафоры. Основная метафора, определяющая гротескную трансформацию,— «пустая голова». Голова щедринского героя прёдставляет собой «пустой и бесполезный сосуд (9, 304) 1 2.

Пустота его нередко подчеркивается наличием в нем различных предметов — преимущественно из тех, что заводятся в пустых и заброшенных помещениях. Наиболее колоритный случай — в характеристике Федора Архимедова («Пестрые письма», 1884 г.) : «Некоторые даже утверждали, что у него в голове завелось мышиное гнездо, и приставали к нему, спрашивая, выпросталась ли старая мышь, и не беспокоят ли его своей беготней молодые мышата» (16, I; 257—258). Думаю, что эта гротескная выдумка связана с метафорой, обозначающей слабость сознательной мысли — и употребленной Щедриным за много лет до того, в «Похвале легкомыслию» (1870 г.) : «Когда нам говорят о каком-нибудь человеке, что он легкомыслен, то мы обыкновенно представляем себе, что у этого человека мысли бегают в голове, точно мыши в мышеловке» (7, 402). «Мышиное гнездо» свидетельствует лишь о слабости сознания; есть другие образы, которые связывают пустоту и легковесность голов со специфическим их содержанием; таковы головы, «начиненные циркулярными1′ предписаниями» (72, 311), набитые «вышедшими из употребления предписаниями» (8, 292). С образом «пустого сосуда», который можно «набить» чем угодно, связана мысль фантастического рассказа «Органчик», вошедшего в «Историю одного города». Этот рассказ — одна из реализаций характерной щедринской метафоры «человек-автомат». Превратиться в автомат может лишь человек, лишенный человеческого сознания, или, на языке метафор, для того, чтобы в человеческой голове мог быть водружен органчик, необходимо, чтобы эта голова представляла собой пустой сосуд или «ящик» (8, 288).

О градоначальнике Брудастом ведь прямо говорится: «у которого на плечах, вместо головы, была пустая посудина» (8, 286), «имеющий вместо головы простую укладку» (8, 289). «Пустота» головы градоначальника, делающая ее ненужной для производимых им действий, демонстрируется и в фабульных ситуациях: « < . ., > градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова» (8, 285). « < …> заседатель Толковников рассказал, что однажды он вошел врасплох в градоначальнический кабинет по весь ма нужному делу и застал градоначальника играющим своею собственною головою, которую он, впрочем, тотчас же поспешил пристроить к надлежащему месту. Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания, и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку и надевает колпак» (8, 286—287). « < …> господин градоначальник сняли с себя собственную голову и подали ее мне. Рассмотрев ближе лежащий предо мной ящик, я нашел, что он заключает в одном углу небольшой органчик, могущий исполнять некоторые нетрудные музыкальные пьесы. Пьес этих было две: «раззорю!» и «не потерплю!» (8, 288).

Здесь — показ в действии пустоты и ненужности голов у градоначальников. «Иносказательный смысл тоже имеет право гражданственности < …> Если б, вместо слова «Органчик», было поставлено слово «Дурак», то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного», — писал Салтыков в письме в редакцию «Вестника Европы» по поводу напечатанной в этом журнале рецензии А. С. Суворина на «Историю одного города» (18, II; 83—84). Все дело в том, что, хотя «Органчик» развил деятельность неслыханную и именно такую, какая нужна правительству,— голова его «настоящих мыслей иметь не может». Это выражение— из показания часовщика Байбакова: «На спрашивание же вашего высокоблагородия о том, вопервых, могу ли я, в случае присылки новой головы, оную утвердить, и, во-вторых, будет ли та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная будет, но настоящих мыслей иметь не может» (8, 288).

Метафоричность образа «пустого сосуда» в рассказе «Органчик» разоблачена с полной ясностью. « < ..,> все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли в истории примеры, чтобы люди распоряжались, вели войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд? Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал» (8, 287). Ср. в статье 1864 г. «Журнальный ад»: «можно мыслить без головы» (6, 502). Таким образом, «мотив снимающейся головы» у Щедрина обозначает «неимение головы» владыками «мира неразумия и лжи», и вовсе не связан с «функцией предельного абсурда».

Вариант образа пустой головы — «прозрачная голова». Сравнивая в «Наших глупозских делах» нового глуповца со старым, Щедрин писал: «Голова последнего положительным образом представляла собой плотную роговую накипь, сквозь которую трудно было даже с молотком пробраться; голова первого,, напротив того, на свет прозрачна, а при малейшем щелчке звенит, как серебро» (3, 500). Ср. другие контексты: « < . .. > что общего между тобой и этим гнилым расслабленным меценатом, у которого даже головы совсем нет, а есть, вместо нее, какое-то прозрачное на свет яйцо?» (6,235). «Принимаешь, скорлупная голова? (У немцев, — я это заметил,— головы всегда несколько прозрачны на свет!)» (10, 80). Правда, поскольку тут голова сравнивается с яйцом, она, как будто, должна представляться не совсем пустой, а «легкою начинкою начиненной» (8, 268). Наряду с головой, вмещающей органчик, в «Истории одного города» дан образ «фаршированной головы». При этом в двух ранних рукописных редакциях «Органчика» (под заглавиями «Фаршированная голова» и «Неслыханная колбаса») градоначальник (в первой редакции губернатор) Брудастый обладает фаршированной головой и погибает от чревоугодия предводителя дворянства, съевшего его голову. Впоследствии фаршированная голова, замененная у Брудастого органчиком, была передана градоначальнику Прыщу.

Образ градоначальника с фаршированной головой смущал современников своей «нелепостью», — и, например, Тургенев в тонкой рецензии на «Историю одного города» предположил, что весь смысл этого образа в том, чтобы сбить с тодку цензоров насчет смысла целого произведения. «Часто также, — пишет Тургенев, — автор дает полную волю своему воображению и доходит до совершенных нелепостей. Так, например, в ряду типичных градоначальников Глупова есть один, у которого вместо головы — pâté de fois gras; в конце концов ее пожирает предводитель дворянства, большой gourmand и любитель трюфелей. Весьма возможно, что подобные нелепицы введены с умыслом, чтобы сбить с толку слишком бдительного или чиновного читателя»3. Между тем, как бы в ответ на подобные толкования, Салтыков объяснял в письме кА. Н.Пыпину: « < …> градоначальник с фаршированной головой означает не человека с фаршированной головой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже и не смех, а трагическое положение» (18, II; 75—76). Градоначальник с фаршированной головой, то есть лишь с подобием мозгов, — это тоже человек, который «настоящих мыслей иметь не может». Но самый образ не так прозрачен, как «органчик». Происхождение его, видимо, связано с некоторым случайным моментом, со свойством прототипа Дементия Брудастого. Странно как будто и предполагать, что у этого героя, одного из самых фантастических у Щедрина и совершающего только фантастические поступки, может быть прототищ однако об этом согласно свидетельствуют два мемуариста. «Живя в Туле, — пишет Е. И. Жуковская, — он написал целую летопись о губернаторах, причем местного губернатора, как он нам пояснил, изобразил в виде губернатора с фаршированной головой.

До появления этой летописи в печати, он читал ее не только нам в Петербурге, но и своим знакомым в Туле, что, разумеется, стало известно губернатору, и он хлопотал о переводе Салтыкова в другой губернский город»4. То же говорит И. М. Мерцалов: «Он стал повсюду публично издеваться над тульским помпадуром, написал на него памфлет под названием «Губернатор с фаршированной головой» и читал его довольно открыто своим клубным собеседникам»5. В Брудастом с его «раззорю» и «не потерплю» отразились, очевидно, основные черты облика губернатора М. Р. Шидловского, с которым Салтыкову пришлось служить в Туле. Шид- ‘ловский, даже по отзыву весьма благожелательного мемуариста, «не особенно располагал к себе своей прямолинейностью и иногда чрезмерною горячностью; действия его часто подвергались’ резкой критике, причем не скупились награждать его нс совсем лестными для него эпитетами, по поводу его внеш"них форм, несколько напоминавших военную дисциплину времен Николая 1-го»6. Можно себе представить, какими эпитетами награждал губернатора Салтыков, который «Шидловского просто не переносил и, где только мог, подымал на смех»7. Видимо, одним из этих эпитетов и была «фаршированная голова». В произведения Салтыкова часто переходили клички, которые он постоянно давал реальным лицам. «Все, кто знал Салтыкова и часто видел его, припомнят, конечно, множество случаёв подобных раздражений, по поводу часто самых мелочных казусов, поразивших его неожиданно. Раздражения эти заканчивались обыкновенно крепким словом или характеристической кличкой по адресу того, кто был их виновником или подал к ним повод» 8. «Когда я впоследствии читала произведения Салтыкова, то часто встречала те самые выражения, ко

торые слышала в его разговоре»9. Кажется, можно сделать предположение о том, что именно в Шидловском подало идею клички «фаршированная голова». Салтыков вспоминал впоследствии, что у Шидловского была какая-то давившая на мозг опухоль, от которой он «дурел и выкидывал глупости» 10. Эта особенность Шидловского должна была привлечь творческое воображение Щедрина. «Нарыв в голове» для него — один из символов, связанных с неверным и вредным мышлением: здесь только подчеркнута не пустота, а болезненность, то есть ненормальность, неестественность мыслей. Этот образ употреблен Щедриным в хронике «Наша общественная жизнь» в 1864 г., почти за три года до знакомства с Шидловским. Речь там идет о дураке и невежде Васе, «компонующем», однако, всякие административные «проэкты»: «Очевидно, что Вася крепчал и мужал и что в голове его назревал некоторый злокачественный нарыв, из которого готова была развиться какая-то целая система» (6, 301).

Любопытно, что впоследствии, при характеристике Федота Архимедова, тоже дурака, невежды и автора административных проектов, Щедрин возвращается в круг этого образа: « < …> он начинает, не торопясь, разматывать предо мной, один за другим, нагноившиеся в его голове прожекты» (16,1; 259). Вероятно, по опухоли голова Шидловского получила название «фаршированной», а дальше образ пошел разворачиваться по законам щедринского стиля. В окончательной редакции истории о градоначальнике Прыще мы узнаем только, что голова его была наполнена вкусным фаршем, в состав которого входили трюфели. В ранних редакциях это — колбасный фарш. Подобно тому, как «соломенная голова» (7, 103) или «булыжниковая голова» (7, ПО) реализуются у Щедрина в «соломенный намет на плечах» (7, 108), «каменоломню на плечах» (4, 100),— и голова с колбасным фаршем реализуется в колбасу на плечах.

У градоначальника здесь «на плечах не голова, а колбаса»; директору народных училищ задают вопрос о возможности совершать исторические поступки, «имея на плечах колбасу», он же отвечает, что Карл Простодушный «имел на плечах хотя и не колбасу, но все равно как бы колбасу»; новую голову выписывают из колбасной Мора, а обыватели покорно рассуждают: «Ежели колбасе велят кланяться, так и ей, матушке, поклонишься» п. Необходимо отметить, что Брудастый и Прыщ, на которых, так сказать, раздвоился градоначальник с фаршированной головой, — персонажи полярные. У обоих нет мозгов, — но Первый именно поэтому оказывается особенно исполнительным автоматом, второй же, ничего не выдумывая, ничем и не отягощает обывателей. Образ простодушного администратора, приносящего счастье обывателям своим бездельем, полнее разработан Щедриным в рассказе «Единственный», вошедшем в цикл «Помпадуры и помпадурши» 1 2. Основная тема «Истории одного города» и «Помпадуров и помпадурш» — вред административного «коверканья» жизни; тема пользы административной инертности является лишь оборотом той же темы.

Образ «органчика», кажется, давно уже ждал у Салтыкова своего художественного воплощения. Первая редакция рассказа о губернаторе с фаршированной головой и самый замысел рассказа датируются 1867 г., а по воспоминаниям А. Я. Панаевой Салтыков еще в начале 60-х годов «всех смешил энергическими эпитетами, которыми награждал чиновничество, и говорил, что служить более не может, выходит в отставку и займется литературой; что отупеешь в среде людей, у которых вместо мозга в голове органчик с единым мотивом «Тебе бога хвалим» 13. Заменив у Брудастого фаршированную голову более выразительным для его темы «органчиком», Салтыков перенес гастрономический образ на добродушного Прыща.

Отмечу, что вариант этого образа вошел впоследствии в характеристику «беспрерывно закусывающего» полководца Редеди: «Выражение его лица было любезное и добродушное, так что с первого взгляда казалось, что на вас смотрит сычуг из колбасной Шписа, получивший способность улыбаться» (15; 1; 120). «По-прежнему лицо его было похоже на улыбающийся фаршированный сычуг» (15, 1; 267). Преемник Прыща на посту глуповского градоначальника, статский советник Иванов, в основном дублирует Прыща, так как он тоже приносит благополучие обывателям благодаря фантастическим свойствам своей головы. Этот Иванов, по одной версии, «умер от испуга, получив слишком обширный сенатский указ, понять который он не над’еялся. Другой вариант утверждает, что Иванов совсем не умер, а был уволен в отставку за то, что голова его, вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении), перешла в зачаточное состояние.

После этого он будто бы жил еще долгое время в собственном имении, где и удалось ему положить начало целой особи короткоголовых (микрокефалов), которые существуют и доднесь. Какой из этих двух вариантов заслуживает большего доверия— решить трудно; но справедливость требует сказать, что атрофирование столь важного органа, как голова, едва ли могло совершиться в такое короткое время. Однако ж, с другой стороны, не подлежит сомнению, что микрокефалы действительно существуют и что родоначальником их предание на зывает именно статского советника Иванова. Впрочем, для нас это вопрос второстепенный, Еажно же то, что глуповцы, и во времена Иванова, продолжали быть благополучными и что, следовательно, изъян, которым он обладал, послужил обывателям не во вред, а на пользу» (S, 374). Еще в очерке 1861 г. «Клевета» («Сатиры в прозе») Щедрин употребил такую смелую метафору для обозначения преобладания животных инстинктов над сознанием: у глуповца «два желудка и только половина головы» (3, 471). Теперь мы видим образ головы, сокращенной уже до «зачаточного состояния».

Образ высохших мозгов Щедрин вновь вводит в сказке «Вяленая вобла». Но если статский советник Иванов был за присыхание мозгов уволен в отставку, — героиня сказки только и получает признание и популярность после того, как, вследствие процесса вяленья, у нее «голова подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался» {16, I; 62). Дряблый мозг засохшей воблы вырабатывает «резонные мысли»: «о том, что тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь — людей насмешишь и т. п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут» {16, I; 64—65). Оппортунистическая мудрость вяленой воблы приводит в восторг обывателей, ибо «бывают такие обстановочки, когда подлинного ума-разума и слыхом не слыхать, а есть только воблушкин ум-разум» {16, I; 65). «— И откуда у тебя, воблушка, такая ума палата?» — дивятся пискари. — От рожденья бог меня разумом наградил, — скромно отвечает воблушка: — а сверх того, и во время вяленья мозг у меня в голове выветрился…

С тех пор и начала я умом раскидывать» {16, I; 65). Образ испорченной головы служит Щедрину в этом случае для нападения на убогий «здравый смысл» соглашателей-либералов. Но в основном деформации головы связаны у него почти всегда с изображением царской администрации. Недаром три глуповских градоначальника имеют фантастически искаженные головы. Эти три деформации, как бы реализующие обычную метафору «безмозглый», вполне соответствуют теме Глупова и глуповцев. В 1882 г. Щедрин написал «Сказку о ретивом начальнике», как бы повторяющую и усиливающую темы «Истории одного города». Герой сказки, «ретивый начальник», обладает головой с особым устройством, дающим возможность механическим путем избавляться от «рассуждения». Стремясь к полной «нерассудительности», то есть к деятельности наперекор всем естественным основам человеческого разума, он находит колдунью, которая «между прочим умела и «рассуждение» отнимать. Побежал он к ней, кричит: отымай! Видит колдунья, что дело к спеху, живым манером сыскала у него в голове дырку и подняла клапанчик. Вдруг что-то из дырки свистнуло… шабаш! Остался наш парень без рассуждения» (15, I; 193).

В одной из редакций этой сказки ретивый начальник после того и сам научился выпускать «рассуждение», как только оно опять «прикопится»: «Отыщет в голове дырку (благо узнал, где она спрятана), приподнимет клапанчик, оттуда свиснет— опять он без рассуждения сидит» (15, I; 294). Это все — «глуповская» тема, веско охарактеризованная Салтыковым в известном письме А. Н. Пыпину по поводу «Истории одного города»: «Изображая жизнь, находящуюся под игом безумия, я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия» (18, II; 76). «Иго безумия» — вот что Щедрин хотел показать своими фантастическими изображениями пустых, фаршированных, высохших и лишенных «рассуждения» голов.

Б. Я. БУХШТАБ