История

Историческая биография; Томас Карлейль; П.Л. Лавров; «Жизнь замечательных людей»; народники; историческая мифология.

Статья рассказывает о формировании биографического жанра в русской исторической науке. Этот жанр имеет далекую перспективу и как одно из направлений исследовательской практики, и как инструмент нравственного и патриотического воспитания общества. Однако работа в этом жанре требует знаний и умений, которые не входят в традиционный круг профессиональной подготовки историка. Исследования биографического жанра являются наиболее востребованным продуктом современной исторической науки. Отсюда вытекает особое значение биографии для реализации идеологического и морального потенциала истории. Закономерно, что с давних времен самым читаемым античным автором является Плутарх с его знаменитыми «Жизнеописаниями».

Историки-биографы по-разному ставили свою творческую задачу. Метод Плутарха определяют как «психологическо-биографические очерки» [16, c. 11]. Мягкое назидание Плутарха никогда не спутаешь с холодноватой каталогизацией добродетелей и пороков в «Жизни двенадцати цезарей» Светония. В средние века античные традиции исторической биографии отчетливо заметны в агиографии. Возрождение собственно биографического жанра происходит уже в Новое время. Филипп де Коммин и Френсис Бекон, Макиавелли и Монтень – все они тяготели к жизнеописаниям (или по меньшей мере к ярким характеристикам) выдающихся деятелей прошлого. Расцвету историко-биографического жанра в Новое и Новейшее время способствовала сама духовная атмосфера общества с ее культом успеха и философией индивидуализма. Биографии «успешных» людей в любой области жизни заполняют книжный рынок. Они не только удовлетворяют обывательское любопытство к личной жизни кумиров, но и служат своего рода «пособием для достижения успеха». Известно, что спрос определяет предложение.

Историки-профессионалы много и охотно работают в биографическом жанре. И дело здесь не только в издательских гонорарах. Биография как наиболее свободный от цеховых условностей жанр открывает перед историком максимально широкие возможности для самовыражения. Но одновременно она ставит перед ним целый ряд сложных профессиональных и творческих задач [14, c. 13]. Это и глубокое знание эпохи, и тонкое понимание психологии своего героя, и литературное мастерство. Рецепты составления качественной исторической биографии вызывают споры у специалистов [4, c. 11]. В частности остается нерешенной – а в полной мере, вероятно, и неразрешимой – задача преодоления двойного искажения утраченной реальности. Первое искажение возникает при описании деятельности героя биографии аутентичными тем более – значительно более поздними) источниками.

Второе искажение невольно допускает историк, объясняя мотивы поступков героя исходя из собственной системы моральных, политических и социальных ценностей [13, c. 11]. При всем обилии спорных вопросов, мы все же полагаем, что современная, добротная в научном отношении историческая биография, подобно творениям античных историков, должна «стоять на трех китах»: собственно истории – как критически осмысленного материала источников; литературы – как умения ясно и увлекательно рассказать читателю о результатах своих исследований; философии – как определенной системы экзистенциальных ценностей и взгляда на жизнь. При таком подходе историческая биография превращается в вызов, который историк бросает сам себе.

Более того: она превращается в довольно опасное предприятие. Ведь в случае неудачи автора ожидает горькое сознание собственной несостоятельности, своего несоответствия образу героя… Весьма примечательна судьба биографического жанра в русской исторической науке. В России только к концу XVIII в. завершается процесс первичной разработки исторических источников. Словно повторяя в кратком варианте общеевропейскую схему развития исторических знаний, отечественная историография в лице своего «Геродота» – Н.М. Карамзина – соединила собственно историю с литературой и придала рассказу о событиях и деятелях прошлого морализующий характер. При внимательном чтении Карамзина в его «Истории» заметно влияние не только просветительских теорий XVIII столетия, но также Плутарха, Светония и Тацита.

«Доселе древние служат нам образцами», – признавал историк [5, c. 374]. На античных авторов Карамзин прямо ссылается в одном из своих историко-публицистических очерков [5, c. 374]. Казалось бы, кто как ни Карамзин должен создавать жизнеописания героев русской истории. Однако среди сочинений Карамзина нет собственно исторических биографий, если, конечно, не считать таковой повесть «Марфа посадница». Это во многом объясняется спецификой источников по истории средневековой Руси. Почти полное отсутствие документов личного характера – писем, дневников, воспоминаний, автобиографий – крайне затрудняет создание исторически достоверных биографий. Наконец, публицистическая направленность исторических трудов Карамзина – апология самодержавия и монархической государственности – плохо сочеталось с жанром научной биографии. Развитие индивидуалистических начал во всех областях духовной культуры России, связанное с отменой крепостного права и становлением буржуазных отношений, отразилось и в отечественной историографии. Однако отражение это было сложным и противоречивым.

В частности, ожидаемого роста интереса к историческим биографиям не происходит. Столбовая дорога развития отечественной исторической мысли проходит через труды С.М. Соловьева и В.О. Ключевского. Первый из них лишь в конце своей научной деятельности проявил интерес к жанру исторической биографии и создал «Публичные чтения о Петре Великом» (1872). Обратившись к биографическому жанру, Соловьев неизбежно должен был, так или иначе, откликнуться на труд английского историка Т. Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1841), переведенный на русский язык и опубликованный в журнале «Современник» в 1856 г. Отношение Соловьева к Карлейлю отмечено некоторой двойственностью. С одной стороны, Соловьев заимствует у Карлейля патетику и философию рассуждений о «великом человеке»; с другой – Соловьева интересует не столько сам Петр Великий, сколько отражение в его биографии исторических судеб русского народа и государства.

Примечательно и на первый взгляд неожиданное сравнение Соловьевым в его «Истории России» петровских реформ с Великой французской революцией [8, c. 391]. Безусловно, это был еще один отклик на творчество Карлейля – автора знаменитой книги «Французская революция. История» (1847). Соловьев создал объемистый труд «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома» (1847), посвященный главным образом военно-политическим конфликтам той эпохи. Но исторических биографий в собственном смысле там нет. В трудах Ключевского исторические биографии занимают гораздо больше места, чем у его предшественника и учителя Соловьева. Это объясняется не только особенностями исторического таланта Ключевского, но и необходимостью держать внимание аудитории живыми образами деятелей прошлого. На радость студентов и широкой публики Ключевский украсил свой «Курс лекций» несколькими блестящими эссе – силуэтами русских царей. В целом же следует признать, что русская историческая наука эпохи «великих реформ» не имела большого опыта в биографическом жанре. Ее внимание привлекали совсем иные темы. В исторических портретах ей мерещился возврат к образам князей и царей из архаической «Истории Государства Российского» Карамзина. Однако взволнованному русскому обществу нужны были маяки – яркие портреты героев прошлого, примеры для подражания или осуждения. Не получив желаемого от отечественных историков, читающая публика обратилась к богатому духовному ассортименту Запада. И там она нашла то, что искала…

Буржуазная система ценностей и жизненный уклад вызывали неприятие у многих западноевропейских мыслителей середины XIX столетия. Наряду с разного рода теориями социалистического толка появляются литературно-философские и публицистические критики буржуазной цивилизации. Наиболее значительные произведения такого рода принадлежали перу английского мыслителя Томаса Карлейля (1795–1881). Его знаменитая книга «Герои и героическое в истории» (1847) содержала ряд жизнеописаний великих людей прошлого. Своеобразие биографий Карлейля состояло в романтической приподнятости тона, морализаторских сентенциях в духе ветхозаветных пророков и искреннем сочувствии автора к судьбам его героев. В России сочинения Карлейля были известны и пользовались популярностью. «Война и мир» и «Былое и думы» несут на себе следы чтения Карлейля [3, с. 5]. В письме к Б.М. Бубнову от 17 марта 1893 г. Н.С. Лесков советует адресату заняться переводом сочинений Карлейля.

«Не лучше ли бы было тебе Боря вместо перевода поэтов (в стихах) обратиться к переводу английских прозаических писателей, и именно к величайшему из них – Томасу Карлейлю? Он ведь у нас переведен очень мало – кажется, всего три сочинения: "Характеристики", "Герои" и "История французской революции"; а он весь велик, интересен и любим. Ты бы подумал об этом! Это ведь тоже и очень поэтический писатель-мудрец» [9, c. 542]. Высокого мнения о Карлейле были и представители «серебряного века» русской литературы. А. Блок в письме к жене от 10 июня 1911 г. сообщает: «Я читаю гениальную "Историю французской революции" Карлейля» [2, c. 347]. Интерес к исторической биографии, к жизнеописаниям «замечательных людей», подогретый сочинениями Карлейля, получил новую актуальность в деятельности революционных народников. Сама ситуация противостояния небольшой группы «критически мыслящих личностей» – и всей административно-полицейской системы самодержавия, предполагала энергию действия и героическую готовность к самопожертвованию. Об этом писал в своих «Исторических письмах» (1867–1870) один из главных теоретиков народничества П.Л. Лавров. «Нужно не только слово, нужно дело. Нужны энергические, фанатические люди, рискующие всем и готовые жертвовать всем. Нужны мученики, легенда которых переросла бы далеко их истинное достоинство, их действительную заслугу» [7, c. 140]. Пафос этих призывов явно созвучен известной формуле Карлейля: «Мужество, геройство – это, прежде всего, доблесть, отвага и способность делать» [10, c. 177].

Преследования властей способствовали созданию народниками своего собственного «внутрипартийного» мартиролога и героической мифологии. Одним из главных ее создателей стал С.М. Степняк-Кравчинский (1851–1895) – автор знаменитой книги «Подпольная Россия» (Лондон, 1893). Вопрос о подлинных и мнимых героях России вышел за рамки дискуссий в народнических кружках. Широкий общественный отклик на теорию и практику народничества требовал и соответствующей инвентаризации всей отечественной истории. На роль «положительного героя», двигателя прогресса на всем пространстве русской истории претендовали воспетые Лавровым «критически мыслящие личности» – мятежники и революционеры. Освобождая место для новых героев, необходимо было «сбросить с постамента» царей, князей и других представителей официальной монархической мифологии.

Первым, кто попытался хотя бы частично решить эту задачу, был Н.И. Костомаров (1817–1885). Убежденный либерал, Костомаров в юности подвергался преследованиям властей. Через всю жизнь он пронес «оппозиционность в отношении российского самодержавия» [15, c. 423]. Главными героями его исторических трудов стали вольнолюбивые героические личности – Степан Разин и Богдан Хмельницкий. Помимо мятежной казачьей «воли» и давно забытых вечевых собраний северных «народоправств» Костомаров не нашел в истории России традиции «критически мыслящих личностей» – героев и мучеников общественного прогресса. Его знаменитый труд «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» по существу представлял собой реализацию одного из тезисов «Исторических писем» Лаврова. «Личность не может иначе развиваться всесторонне, как на критике реального… Критика реального прошлого, истории, позволяет ему (человеку – Н.Б.) оценить неизбежную почву, на которой он стоит вместе со всеми другими своими современниками, почву, допускающую переработку, но при условии: взять самую почву в соображение такою, какова она есть» [7, c. 112-113]. Эта критика – как понимал ее Костомаров – должна быть, прежде всего, направлена на разрушение национальной исторической мифологии, ставшей частью официальной идеологии эпохи Николая I.

Выстроив длинный ряд биографий русских деятелей от первых князей до Александра Благословенного, Костомаров не находит в них героического и созидательного начала. Он подвергает сомнению историю Ивана Сусанина и приходит к выводу о том, что «из Смуты Россия выходила без героев». Лишенные романтического пафоса Карлейля и глубокого историзма биографических силуэтов Ключевского, жизнеописания Костомарова ныне представляют определенный интерес лишь в чисто информативном, просветительском плане. Среди просветительских издательских проектов, которыми увлекалось либеральное народничество, особо следует отметить «Биографическую библиотеку Ф. Павленкова», основанную в 1890 г. и продолжавшуюся до 1924 г. [6, c. 46]. Книги этой серии выходили под общим заголовком «Жизнь замечательных людей».

Современные исследователи отмечают генетическую связь павленковской «Библиотеки» с «героическими» биографиями Карлейля и биографическими очерками «Представители человечества» его ближайшего ученика Р. Эмерсона. «Именно по этим образцам издатель-демократ Павленков составлял серию ЖЗЛ, предшественницу нынешней, горьковской» [5, c. 21]. Заявленный Павленковым бренд «Жизнь замечательных людей» вызвал законный вопрос: по каким критериям можно отнести того или иного деятеля прошлого к «замечательным людям»? Можно ли допускать в это избранное сообщество людей с негативной репутацией? Кого считать «героем» человечества? Судя по подбору биографий, сам Павленков ставил планку нравственных требований к «герою» весьма высоко. В каталоге его почти 250-томной библиотеки абсолютное большинство составляют деятели культуры, политики, ученые. Однако принятое Павленковым традиционное понятие «героя» как созидателя неких материальных или духовных ценностей вскоре было оспорено Н.К. Михайловским. По его мнению «герой» – это «человек, увлекающий своим примером массу на хорошее или дурное, благороднейшее или подлейшее, разумное или бессмысленное дело» [12, c. 98]. Исследователи отмечают преемственность взглядов Лаврова и Михайловского на проблему «героя» [11, c. 234]. Воссозданная в 1933 г. по инициативе М. Горького серия биографий «Жизнь замечательных людей» ныне насчитывает уже около полутора тысяч книг.

В этом книжном море существуют свои маяки и подводные рифы. Биографический жанр как никакой другой отражает политическую конъюнктуру. В советский период наряду с традиционными образами государственных деятелей, писателей, ученых свою долю в издательской продукции получают революционеры (удостоенные даже отдельной биографической серии в «Политиздате» – «Пламенные революционеры»), полководцы, партийные вожди. Частым явлением в серии «ЖЗЛ» становятся «коллективные биографии» – «Правофланговые комсомола» (1982 г.), «Советские олимпийцы» (1982 г.), «Первопроходцы» (1983 г.) «Великие русские люди» (1984 г.) и др. При том книжном голоде, который существовал в советском обществе, каждая значимая биография в серии «ЖЗЛ» становилась событием в литературном мире, ценной добычей для книголюбов. В год выходило в среднем по два-три десятка книг. Распад советской системы и торжество рыночной экономики наглядно отразились и в судьбе биографической серии «ЖЗЛ». Популярность самого жанра биографии, а также хорошая репутация в книжном мире помогли ей сохраниться как издательскому проекту. Читателей стало меньше, тиражи резко упали, но «нет худа без добра».

Открылась возможность для объективной оценки роли тех или иных личностей в новейшей истории России. Обрели свои биографии в серии «ЖЗЛ» все правители Руси и России от Рюрика до Михаила Романова и от Михаила Романова до Николая II. Издан целый ряд книг, посвященных прежде запретным именам в отечественной истории советского периода. Обычным делом стала публикация биографий, написанных зарубежными авторами и переведенных на русский язык. Коммерческому выживанию историко-биографической серии «ЖЗЛ» способствует и еще одно обстоятельство. Бездуховность и прагматизм «рыночного» общества будит тоску по героям прошлого. Выбрав за многие годы практически весь пласт «замечательных людей» первого ряда, издательство перешло к практике нескольких вариантов биографии одного исторического персонажа. (Так появились два Дмитрия Донского, две Екатерины II, два Бунина и т.д.). Одновременно началась разработка биографий деятелей «второго ряда».

Наконец, пересмотрено само понятие «Замечательного человека». Оно приблизилось к представлению «героя» по Михайловскому – как повелителя толпы. В этом качестве своих биографий дождались Пилсудский и Махно, Распутин и Мазепа, Марина Мнишек и Аттила. Книги сходят с издательского конвейера быстро и ритмично, как машины – с заводского. Однако эта штамповка жизнеописаний неизбежно ведет к обезличиванию и усреднению их содержания. Издатели не проявляют тревоги в этом вопросе. Их взгляд на проблему сияет оптимизмом. «Содержание абсолютного большинства новых книг отвечает трем главным принципам, провозглашенным редакцией еще в 1950-е годы, – научная достоверность, высокий литературный уровень и занимательность. При этом первое из перечисленных слагаемых стало сегодня, безусловно, главным и определяющим в выборе авторов» [6, c. 7]. Оптимизм издателей понятен. Но может ли читатель, устрашенный запредельными ценами на любимые «жезээлки» и опечаленный торопливой небрежностью многих текстов, отсутствием литературного мастерства у цеховых историков, разделять этот оптимизм?

Едва ли… Подводя итог нашим наблюдениям, хотелось бы отметить следующее. Биографический жанр имеет будущее в нашей исторической науке и как одно из направлений исследовательской практики, и как инструмент морально-нравственного и патриотического воспитания общества. Историкам следует ясно осознать эту перспективу и осваивать новые приемы ее разработки. Прошлое растет в цене на рынке бытия. И все больше людей готовы повторить ироничный парадокс Бенджамина Дизраэли: «Не читайте исторических книг – только биографические; биография – это живая жизнь» [1, с. 228].

1. Английский афоризм. М., 2003.

2. Блок А. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. М.; Л., 1963.

3. Бэлза С. Томас Карлейль, его прозрения и ошибки // Саймонс Дж. Карлейль. М., 1981.

4. Володихин Д.М. Введение // Персональная история. Сборник статей. М., 1999.

5. Карамзин Н.М. О древней и новой России. Избранная проза и публицистика. М., 2002.

6. Каталог «ЖЗЛ». 1890 – 2010. М., 2010.

7. Лавров П.Л. Исторические письма. СПб., 1905.

8. Левандовский А.А., Цимбаев Н.И. Комментарии // Соловьев С.М. Избранные 162

11. Малинин В.А. Философия революционного народничества. М., 1972.

12. Михайловский Н.К. Полное собрание сочинений. Т. 2. СПб., 1909.

13. Парамонова М.Ю. Предисловие // Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001.

14. Репина Л.П. Личность и общество, или история в биографиях // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005.

15. Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. 16. Томашевская М. Плутарх // Плутарх. Избранные жизнеописания в двух томах. Т. 1. М., 1990.

Н.С. Борисов