Не подвергая сомнению научной значимости исследований исторической памяти и культурфилософских рефлексий, сигнализирующих нам об экзистенциальных проблемах в культурно-исторической эволюции российской цивилизации, автор тезисов полагает, что решение проблемы поиска комплементарной теоретической модели социальной памяти современной России и, в частности, такого значимого ее измерения, как историческая память, возможно в рамках современной культурсоциологии. В контексте этой исследовательской парадигмы социальную память можно представить как динамичный комплекс коллективно значимых «сценариев позиционирования» социальной общности и его символических репрезентаций.
Эти репрезентации не только «фиксируют» «реальное» прошлое, но и постоянно «строят» в настоящем проекты взаимодействий в будущем, привнося «некоторый минимальный уровень взаимного вменения оснований действия» и солидарного существования [А.Ф. Филиппов, 2015]. При этом важно учитывать автономию и спонтанность современной национальной памяти и ее ядра — политической памяти как динамичного «принуждения к действию», комплекса символических фигураций, легитимирующих «борьбу за власть» и политический суверенитет. «Государства управляют памятью, а память управляет ими» [ J. K. Olick, 2016]. Подобное «управление» является следствием «травматического спроса» на эмоциональное, институциональное и «символическое возмещение», которое не только «возвращает память», но и позволяет увидеть события по-другому, перераспределяя тем самым роли и обязанности актеров в соответствии с этим новым видением [ J. C. Alexander, 2012]. Как полагает автор тезисов, политическая память — это ожидания предсказуемой политической истории и очевидные символические схемы символического кодирования национального прошлого и будущего из настоящего.