Ярославское стольное княжество; Моложское княжение; Кубена и Заозерье; Московское великое княжество; служилые князья; территориально-клановая корпорация служилых князей; служилые князья с индивидуальным статусом; государев двор; городовая корпорация служилых бояр и детей боярских; писцовые книги Ярославля Р. Алексеева.

В работе последовательно и системно изложены процессы утраты государственно-политической самостоятельности Ярославским княжеством в целом и отдельными его частями: Моложским княжеством, Кубеной и Заозерьем, исторической частью Ярославского княжения.

Несмотря на крайнюю ограниченность источниковой базы автор предпринял попытку выявить специфические особенности перехода этих регионов и местных князей под власть московских государей. Широкое использование ретроспективных данных позволило выйти за пределы XV в. и наметить тренд в социальных судьбах ряда ветвей княжеского дома Ярославских Рюриковичей. Но основные преобразования произошли во второй трети XV в., а результаты перестройки традиционных государственно-политических институтов и социальных связей стали ясными к концу XV столетия. Утрата ярославскими Рюриковичами статуса владетельных князей (стольных и удельных) давно привлекала внимание историков. Особенно возрос их интерес после публикации в 1910 г. Ермолинской летописи.

Ее уникальный текст статьи 1462/63-го сентябрьского года – уникальный по набору сообщаемых фактов, по стилю их изложения и оценки автором – до сих пор порождает дискуссии среди специалистов. Историография вопросов об обстоятельствах, хронологии, формах и следствиях ликвидации самостоятельности Ярославского княжества обширна и заслуживает специального исследования. В рамках нашей статьи целесообразно назвать ряд работ последних десятилетий, посвященных тем сюжетам, которые анализируются ниже.

В последние годы к проблеме места и времени написания Ермолинской летописи обращались Я.С. Лурье и Б.М. Клосс [27, с. 161-163; 22, с. V-VI], оригинальную идентификацию личности «созиратая Ярославской земли», фигурирующего в нарративе, дал К.В. Баранов [13, с. 150-155]; он же вместе с А.В. Антоновым издал жалованную грамоту от 30 января 1463 г., принципиально важную для данной темы [4, № 312, с. 302-303]. Летописные заметки, «Сказание о Спасо-Каменном монастыре» и «Житие Иоасафа Каменского» стали объектом анализа в работах Г.М. Прохорова и О.Л. Новиковой, издавших также тексты этих памятников [48, с. 136-152, текст: с. 155-162; 47, с. 323-327, текст: с. 330-349; 35, с. 39-71, текст с. 88-90]. Исследование истории канонизации ярославских князей-чудотворцев, как она отразилась в разных редакциях их жития и в летописи, представлено в работах Г. Ленхофф и Б.М. Клосса [54, с. 34-53, 74-120; 21, с. 285-297; см. также: 32, с. 11-14]. Общие суждения о характере перемен в поземельных и служебных отношениях в Ярославском княжестве после его перехода под власть Ивана III на основе известий Ермолинской летописи сформулировал Ю.Г. Алексеев [8, с. 63-64 и след.; 9, с. 60-64; см. также: 51, с. 88, 162]. Для понимания объема вотчинных прав ярославских князей на родовые земли уже в «московский период» их жизни актуальны выводы исследования В.А. Кучкина [24, с. 221-227]. История северных владений ярославских князей (их территории и границы, статус, время и обстоятельства их перехода под власть Москвы) по документальным и нарративным источникам ряда вологодских обителей дискутируется в работах О.И. Адаменко и Н.В. Башнина, А.Л. Грязнова и М.С. Черкасовой [1, с. 61-65, 67; 19, с. 178-191; 18, с. 329-389, см. также карты: с. 392393, 396-399; 53, с. 47-76, см. также публикацию актов: с. 95-101]. В недавней книге А.А. Горский на основе сделанных в литературе наблюдений и данных источников дал классификацию изменений владетельных статусов княжеств XIII-XV вв. по их мотивам, методам реализации, по субъектам «примыслов», в том числе и применительно к разным частям Ярославского княжества [17, с. 95, 129-132]. Ряд аспектов и сюжетов данной проблематики затрагивался нами в предшествующих работах [32, с. 11-14; 30, с. 131-134; 31, с. 293-297; 29, с. 16-35; 33, с. 409-426]

Моложское княжество Существование Моложского княжения в качестве самостоятельного государственного образования, а не удела Ярославского княжества, аргументировано предложил В.А. Кучкин. Он датировал его временем не позднее 1360-1370-х гг., предварительно определил его границы и владения князей разных линий из числа моложских Рюриковичей [25, с. 302-304]. А.А. Горский, правда, не исключил возможность перехода моложских Рюриковичей на положение служебных князей московских правителей уже к 1375 г. [17, с. 95], но его аргументы вряд ли убедительны. Суммируем документальные и нарративные известия XV в. и ряд ретроспективных сведений источников XVI в. о вотчинах, службах и связях князей Моложских. Уточним.

Речь идет о семи фамилиях рода Моложских князей: трех от Федора Михайловича, старшего сына родоначальника клана (кн. Сицких, Судцких или Судских, Прозоровских) и четырех от Ивана Михайловича, второго сына кн. Михаила Давыдовича (кн. Шуморовские, Глебовы, Шамины, Ушатые). По родословным росписям в XV – первой половине XVI в. действовало более 50 членов рода. При этом сведения источников единичны, лапидарны и избирательны. Так летописи XV – начала XVI в. не знают Мологу ни как центр Моложского княжения, ни как определенную территорию. Неизвестны им и лица из числа моложских Рюриковичей. Исключение здесь одно: тверская традиция сохранила известие о смерти «кн. Федора Моложского» под 1408 г. [39, cтб. 481]. Формат сообщения с указанием точной даты по светскому (6 апреля) и церковному («на память святого отца Евтухиа») календарю, а также особых обстоятельств (князь умер «в мнишеском чину») дает основания считать его главой формально самостоятельного княжества. Аналогична ситуация с княжескими договорами и завещаниями: в них не фигурируют ни Моложские князья, ни их родовые владения. Официальные и частные акты также не знают вотчин представителей клана в XV в. Немногочисленные упоминания их служб относятся к середине XV в. и к его последнему десятилетию. Первое свидетельство содержат синодики ряда соборных храмов с записями лиц, погибших в сражении с ордынцами под Суздалем 7 июля 1445 г. В синодике московского Успенского собора налицо 7 имен, в синодике Успенского собора в Ростове – пять. Более точной следует признать запись в ростовском памятнике. Это кн. И.Ф. Прозоровский и Г.И.

Шуморовский из старшего поколения, братья кн. Б.С. и П.С. Моложские (от Петра пошла фамилия кн. Сицких), кн. Ю.И. Прозоровский в следующем колене рода. В московском тексте указаны также два сына последнего, кн. Ф.Ю. и А.Ю. Прозоровские. Но это ошибка: и тот, и другой известны источникам конца XV в. [37, c. 172, 196]2 . Для оценки этого факта существенны следующие обстоятельства. В источнике названы только моложские князья двух поколений и двух ветвей (от братьев Федора и Ивана Михайловичей). Иных ярославских Рюриковичей в синодике нет. Кроме них в перечне указаны кн. Б.В. Суздальский (из второй линии старшей ветви рода) и кн. Д.Д. Палецкий (из младшей ветви клана стародубских Рюриковичей) – несомненные служилые князья Василия II. Соответственно, к 1445 г. Моложские князья превратились в территориально-клановую группу служилых князей московского правителя.

Их постепенное врастание в разных сферы жизни московского общества фиксируют случайные свидетельства их повседневных связей. Вот кн. С.А. Шуморовский свидетельствует жалованную грамоту с вкладом в Троице-Сергиев монастырь кн. Шехонских, своих дальних сородичей (акт датируется 1430 – началом 1440-х гг.) и он же вскоре принимает постриг в обители под именем инока Сергия. Сын троицкого дьяка где-то в середине XV в. стал холопом кн. В.Ф. Ушатого, двоюродного брата кн. Семена-Сергия. Он же и его младшие браться К.Ф. и И.Ф. Бородатый Ушатые фигурируют в качестве кредиторов и свидетелей в завещаниях представителей старомосковского боярства (Морозовых, Плещеевых) в 1490-е гг. [5, № 102, c. 82, № 204, c. 145, № 391, c. 284, № 562, c. 442, № 612, c. 523, 525]. Регулярные воеводские назначения кн. Ушатых, Прозоровских и немного позже кн. Сицких известны не позднее 1492 г. (поход на Северу). Подчеркнем следующее: все представители Моложского клана были исключительно великокняжескими воеводами, обычный их уровень – 2-й или 3-й воевода не в основных полках войска; незаметна какая-либо их специализация на том или другом театре военных действий [49, c. 22, 23, 24, 29, 30, 33-36, 38-43, 45, 47 и др.]. Но с точки зрения истории этой корпорации показательнее их место в учетной документации государства двора, начиная с конца XV в. В свите дочери Ивана III, княжны Елены, выданной замуж за литовского великого князя Александра, названы в январе 1495 г. из всех ярославских Рюриковичей только князья Моложские – кн. И.Ф. Ушатый Большой и его брат Иван Бородатый, двоюродные братья кн. Ф.Ю Прозоровский (Судский) и кн. М.А. Прозоровский, их троюродный брат кн. Б.П. Моложский. В походном списке двора Ивана III в Новгород осенью того же года фигурирует в перечне княжеских территориально-клановых групп корпорация ярославских Рюриковичей. В ней 11 персон, в том числе 3 представителя рода Моложских князей. Это кн. К.Ф. Ушатый (старший брат двух Иванов Ушатых), кн. А.Ю.

Прозоровский (Судский) и его троюродный брат, кн. Ф.П. Сицкий. В разряде свадьбы дочери Ивана III Феодосии с кн. В.Д. Холмским названы четверо ярославских Рюриковичей, в том числе кн. Ф.П. Сицкий [50, c. 164; 49, c. 16, 17, 26]. Эти данные сигнализируют о важной перемене в характере служебных связей моложских Рюриковичей. Если в середине XV в. они были обособленной от Ярославля родовой корпорацией служилых князей московского правителя, то к концу века они стали частью общеродовой корпорации служилых ярославских князей. Таковыми они оставались и в середине XVI в.: и в Тысячной книге, и в Дворовой тетради Моложские князья фигурируют исключительно в общих перечнях Ярославских Рюриковичей. Этот статус остался неизменным и после передачи г. Мологи (и соответствующей территории) в Угличский удел кн. Дмитрия Ивановича не позднее 1504 г. В таких ситуациях действовала другая норма завещания Ивана III: «А которые князи служебные в Московской земле и во Тферской земле, и те князи все служат сыну моему Василию, а вотчины свои держат по тому, как было при мне».

Отъезд такого князя от Василия III означал конфискацию их владений в пользу московского правителя. Показательный пример: во втором походе на Смоленск (1512-1513) полк Левой руки возглавил кн. Дмитрий, но среди великокняжеских воевод полка назван кн. И.Ф. Ушатый (неясно, какой из двух) [20, № 89, c. 373, 360; 49, c. 49; 52, c. 57, 62-63, 120-123]3 . Добавим, что в данных о дворе кн. Дмитрия упоминаний Моложских Рюриковичей нет. Несколько слов о родовых вотчинах моложских князей. Отметим следующее. О них сообщают источники XVI в. (то есть они сохранялись в течение 100-150 лет), которые фиксируют территориальную их близость, известную фамильную поземельную спаянность, а в ряде случаев большие размеры владений. Вот примеры. В 1520/21 г. душеприказчики кн. А.Б. Глебова (из кн. Шуморовских), его родичи кн. И.М. Шамин (двоюродный брат) и кн. С.Ф. Сицкий (четвероюродный племянник) передали в Троице-Сергиеву обитель село и пять деревень, а одним из свидетелей стал кн. Ю.Ф. Сицкий Меньшой (родной дядя одного из душеприказчиков). В грамотах середины 1560-х гг. по поводу запрета торгов в ряде моложских владений названы вотчины кн. И.Ф. Судского (Меньшого), вдовы его старшего брата Аграфены Судской, ее зятя, кн. С.Д. Палецкого и шести кн. Прозоровских: братьев кн. Михаила и Никиты Федоровичей, их дяди кн. Ивана Андреевича и трех его сыновей.

Перед нами территориальное соседство близких родственников: кн. Судские были старшей линией в фамилии Прозоровских и приходились сыновьям кн. Ивана Андреевича троюродными братьями. Масштабы родовой недвижимости в ряде случаев впечатляют. Кн. И.Ф. Судской Большой в своем завещании 1545/46 г. распорядился примерно 17-18 владельческими комплексами: жене и двум дочерям он завещал 9 владений, остальное передавалось на волю великого князя с пожеланием заплатить долги и подтвердить заупокойные вклады двух сел в Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский монастыри. Жене и дочерям он завещал 68 семей холопов и «страдных людей». Не менее выразителен вклад кн. И.В. Ушатого Большого в Троице-Сергиеву обитель на с. Коприно в 1544/45 г. По описанию 1567-1569 гг. в вотчине считалось село, 37 деревень и 25 починков, 1200 дес. паханых земель разного качества, с большими угодьями, «поверстным» лесом и рыбными ловлями. По данным Боярской книги 1556 г. размеры вотчин кн. Д.Ю. Сицкого должны были превышать 2200 дес., а кн. С.Ю. Меньшого Ушатого – 3700 дес. [3, № 191, c. 190-191, 325 (наш комментарий); 7, № 136, c. 156-158, № 142, c. 169-170; 26, № V, c. 13-18; 38, c. 147-152; там же, с. 181-192 (монастырское описание с. Коприна 1592/93 г.); 11, c. 111, 112]. Итак, не позднее второй четверти XV в. Моложское княжество (бывший удел Ярославского княжения в XIV в.) теряет самостоятельность, местные князья-«вотчичи» к 1445 г. становятся служилыми князьями московских монархов. Молчание источников относительно Мологи (см. выше) свидетельствует о включении Мологи (города и территории) в состав домена великокняжеского стола во Владимире, так что ни в завещаниях, ни в княжеских договорах не возникал выми селами и деревнями» и одновременно «отчинами» этих князей). Полагаем, что этот переход получил какую-то санкцию в Орде и выход с этих земель платился.

Последующее служебно-учетное «воссоединение» с ярославскими Рюриковичами повлекло после 17-летнего пребывания Мологи в Угличском уделе и ее административную «реставрацию»: в середине XVI в. она стала, правда временно, частью Ярославского уезда. Статус служилых князей моложских Рюриковичей способствовал, на наш взгляд, сохранению за ними устойчивых родовых вотчин. Их «государи», московские князья были заинтересованы в этом по политическим, социальным и военным мотивам. «Отчины Заозерские и Кубенские» Сведения об этой удаленной части Ярославского княжества сохранили документы и нарративы. Их немного, к тому же не все они поддаются однозначному толкованию. Детальные историко-географические разыскания О.И. Адаменко и Н.В. Башнина, М.С. Черкасовой, а особенно А.Л. Грязнова [1, с. 61-65; 53, с. 47-76; 18, с. 332-389, карты на с. 392-393, 396-399] позволили намного точнее определить состав и границы ярославских владетельных комплексов, дать новую интерпретацию ряда сюжетов их политической истории. Но вопросы остаются. Вот, например, когда и для кого вотчины ярославских Рюриковичей к востоку от Кубенского озера стали Заозерьем? Суммируем факты.

По разным источникам в этом регионе гдето в 1410-1430-е гг. вотчинами владели три представителя ярославских Рюриковичей. Это кн. Федор Васильевич, кн. Дмитрий Васильевич и кн. Иван Дей Дмитриевич. Первому принадлежали владения в бассейне р. Кубена, ее правых (р. Кихть и др.) и левых (р. Сянжема) притоков, за вычетом сравнительно небольших территорий в месте впадения р. Кубены в Кубенское озеро и левобережья в нижнем ее течении [6, № 272, c. 286 (жалованная грамота кн. Даниила Александровича Пенко, внука кн. Федора, Спасо-Каменному монастырю)].

Эти земли, а также восточное побережье озера к северу и к югу от устья р. Кубена были владениями Дмитрия Васильевича. В летописных заметках по истории Cпасо-Каменного монастыря конца XV в. (О.Л. Новикова считает их автором Паисия Ярославова) эти территории называются его «уделом», его «вотчиной Ярославской» [35, с. 65-71, 88]. В родословии кн. Дмитрий именуется «Заозерским». Южное и юго-западное побережье Кубенского озера, соседние с этим прибрежьем земли (то, что в середине XV в. и позднее называлась Кубеной) принадлежали кн. Ивану Дмитриевичу Дею.

Он отдал это владение в приданное за дочерью, выданной замуж за сына кн. Дмитрия Заозерского [37, c. 50, 54]4 . Каковы родственные связи у названных лиц? Кн. Федор и кн. Дмитрий – родные братья, второй и четвертый сыновья стольного ярославского князя Василия Васильевича. Кн. Иван Дей приходился им двоюродным племянником: он был внуком кн. Романа Васильевича, самого младшего родного брата кн. Василия Васильевича. Но в этом кратком перечне нет очень многих близких родственников кн. Федора и Дмитрия. Нет никого из потомства кн. Глеба Васильевича, младшего родного брата кн. Василия Васильевича, а у него было три сына и не менее девяти внуков. Уже упомянутый кн. Роман Васильевич имел четырех сыновей и как минимум десять внуков, но только кн. Иван Дей какое-то время владел Кубеной. Из четырех линий старшей ветви ярославских Рюриковичей (потомство четырех сыновей стольного кн. Василия Васильевича) представители первой (от кн. Ивана Васильевича) и третьей (от кн. Семена Васильевича) линий не владели вотчинами в регионе. Из этого, скорее всего, признаки суверенного княжеского владения несомненны [53, с. 97; 6, № 263-265, c. 280-282, № 267, c. 283, № 271-272, c. 285-287]. Размеры принадлежавших им территорий, судя по картам и локализациям А.Л. Грязнова, в несколько раз превосходили земли удела кн. Дмитрия и Кубену. При этом весьма вероятно предшествующее территориальное единство Заозерья кн. Дмитрия и владений кн. Федора Васильевича под властью одного князя.

Считаем также возможным такое же единство Заозерья и Кубены5 . Если с этим согласиться, то не исключено, что «Большое Заозерье» (владения кн. Федора и кн. Дмитрия), а также Кубена были доменом Ярославского стола, частичное же его дробление произошло где-то в первой четверти XV в., возможно, в связи с переходом стола к Федору. Позднее его земли в этом регионе приобрели статус личных владений стольного князя Ярославского, а потому в этом качестве и неизвестны официальным текстам московских великих и удельных князей (о дальнейшей эволюции см. ниже). Серьезные перемены наступили в годы династической войны московских Рюриковичей, в которой кн. Александр Федорович Ярославский был верны союзником Василия II.

Первый эпизод, в который оказались втянутыми ярославские князья, произошел зимой 1435 г. После поражения в январе кн. Василий Юрьевич Косой неожиданно атакует великокняжеских воевод в Вологде, захватывает их, ограбив, в плен и затем отправляется в Заозерье и занимает его административный центр. Попытка кн. Федора Дмитриевича Заозерского (именно так он именуется в Ермолинской летописи) атаковать его «изгоном, без вести» провалилась – его отряд был разбит, сам князь бежал, а Василий Косой перехватывает на Волочке мать кн. Федора, ее дочь и двух снох [41, c. 148]. Небольшой по объему текст содержит значимую информацию. Полное именословие кн. Федора с владетельным титулом говорит о том, что его отца уже не было в живых, а наличие двух снох фиксирует (наряду с действиями кн. Федора) социальную и политическую зрелость двух сыновей кн. Дмитрия Заозерского. Скорее всего, уже состоялся брак кого-то из княжичей с дочерью Ивана Дея, а значит, раздел родовых и приобретенных вотчин.

В мае 1436 г. Василий Косой был разбит, арестован и ослеплен: по данным обеих редакций Устюжской летописи Василий II приказал «вынуть очи» своему противнику, узнав о захвате плен кн. Александра Ярославского с женой вятчанами (они были наиболее боеспособной частью сил Василия Косого) и их увозе на Вятку, несмотря на уплату выкупа ярославцами [46, c. 43, 86; описание боя см.: 41, c. 149; 43, c. 252]. Сообщение фиксирует близость отношений московского правителя и ярославского князя (они, скорее, союзно-вассального типа: Василий II «велит» предпринять некие военные действия стольному князю) и пребывание его в столице своего княжения, а не в Заозерьи. В событиях 1436 г. был еще один сюжет, связанный с Заозерьем. Зимой, когда Василий Косой осаждал Устюг, в Москву к великому князю прибыл с приглашением на свадьбу в Углич кн. Дмитрий Юрьевич Шемяка, его невестой была Софья, дочь кн. Д.В. Заозерского. Но Шемяку арестовали, отправили в заключение в Коломну, а после майской победы Василия II освободили. Бракосочетание, судя по всему, состоялось быстро: в договоре от 13 июня 1436 г. великий князь обязывался в случае обнаружения вернуть Шемяке его «приданое, что будет писано по душевной грамоте моего тестя», которое «поимал» Василий Косой [37, c. 21 (имя жены Шемяки Софьи известно из новгородских источников); 41, c. 149; 43, c. 252; 20, № 35, c. 94, 96-97, 99]. Речь идет о зимних событиях 1435 г. и упомянутая в Ермолинской летописи без имени дочь княгини Марии и была нареченной невестой Шемяки. Текст докончания лишний раз подтверждает нашу мысль о смерти кн. Д.В. Заозерского до зимы 1435 г.: в ином случае приданое было бы «писано» не в завещании, а в зарядной грамоте (сговор, видимо, состоялся еще при жизни кн. Дмитрия Заозерского) 6 . Исчерпывалось ли приданое движимостью (таков прямой смысл этой статьи в договоре) или же в каком-то виде фигурировала и недвижимость, остается неясным. Но в любом случае у Шемяки появились мотивы для личного интереса к региону. Судьбы «большого» Заозерья оказались вплетенными в события династической войны 1446-1447 гг. Их последовательность такова. После ареста в Троице-Сергиевом монастыре и ослепления в Кремле в феврале 1446 г. Василий II с женой отправлены в заключение в Углич (в мае к ним отосланы старшие их сыновья Иван и Юрий, в августе родился Андрей). Великим князем стал Дмитрий Шемяка, остававшийся им реально до декабря 1446 г., а формально до февраля 1447 г.

Рост социальной напряженности в обществе вынудил кн. Дмитрия пойти на примирение: на церковном соборе в сентябре 1446 г. состоялось «взаимное прощение» двоюродных братьев и пожалование Шемякой Вологды «со всем» Василию II в удел. Заручившись согласием тверского великого князя на союз против Шемяки, «вологодский удельный князь» отправился к союзнику в Тверь из Вологды через Кирилло-Белозерский монастырь и Белоозеро. Отметим, что при таком маршруте он никак не мог миновать территорию Кубены7 . Военный поход после взятия Углича он завершил в Ярославле, отправил к Шемяке посла с требованием вернуть мать (была возвращена, скорее всего, еще по зимнему пути). В Москву Василий II вернулся 17 февраля. Еще ранее, по нашему мнению, где-то в конце января 1447 г. он заключил договор со своим верным союзником кн. Василием Ярославичем. Но большинство соглашений пришлось на лето – начало осени. В двух из них, в договорах Василия II с кн. Михаилом Андреевичем, сторонником московского правителя (12 июня) и с кн. Иваном Андреевичем, старшим братом Михаила и союзником Шемяки (сентябрь 1447 г.) есть статьи о Заозерье и Кубене [43, c. 264-269; 20, № 44, c. 128, № 48, c. 147, 148]. Вопреки мнению М.С. Черкасовой [53, с. 54-57], оба докончания вступили в силу. Соглашение Василия II и Михаила верифицировано печатями обоих князей, следующий их договор, где нет упоминания о Заозерье, датирован 1 июля 1450 г. Так что в течение трех лет кн. Михаил почти наверняка владел пожалованием великого князя. Аналогичная ситуация с договором Василия II с кн. Иваном – он заверен печатями князей, причем писался он на Коломне и не при личной встрече двоюродных братьев. Весеннее же соглашение 1448 г. между ними вообще не касалось вопросов состава владений и Василия II., и кн. Ивана [20, № 44, c. 129, № 48, c. 148, № 51, c. 150-155, № 55, c. 166, 168]. Какую же информацию о Заозерье и Кубене можно извлечь из этих текстов? У данных сюжетов богатая историография, требующая специального разбора. Сформулируем нашу позицию. Кн. Михаил получил от Василия II, по его выражению (сохранился экземпляр договора от имени кн. Михаила), «в вотчину и в удел (трафаретная формула для такого рода пожалований) половину Заозерья, отчины Заозерских князей половина… как было за отчичи за князи».

К этому Василий II прибавил 100 деревень из великокняжеской «половины того же Заозерья». Предлагались поселения в Кубене, но поскольку «Кубена на сей стороне», то кн. Михаил озаботился обменом добавки: «проти ву, господине, половины Кубены велети ти, господине, мне отписати Заозерских деревень по пригожу, вместо половины Кубены, из своее половины». Очевидно, что Заозерье кн. Михаила двойственно. В уз ком значении это территории восточного побережья озера, в широком – в него включена Кубена: она входит в состав великокняжеской половины Заозерья, но ею, судя по всему, не исчерпывается.

Ведь кн. Михаил хочет получить от Василия II вместо «половины Кубены» 100 деревень заозерских 8 . Ясно, что великий князь имел право распо ряжаться всеми судьбами и Заозерья и Кубены, но административно они были разделены, а их статус несколько различался, в том числе по одному важному пункту. А именно, как уплачивалась ордынская дань. Кн. Михаил обязался «з Заозерья давати ярославским князем в выход и во все пошлины, в ордынские проторы, по старине, как дава ли заозерьские князи ярославским князем» в случае, «коли… придет посол татарьской в Ярославль» [20, № 44, c. 128]. Иная ситуация с князем Иваном Можайским. Он получил от Ва силия II «половину Заозерья кубенскых князей … в отчину» 9 (наряду с Бежецким Верхом и Лисиным) и обязывался «с полу-Заочерья дава ти ми тебе, господине, великому князю по тому, как переже сего дава ли заозерьскы князи ярославскым во тцарев выход». Тип пожалова ния у кн. Ивана менее статусный, изменение адреса уплаты ордын ского выхода несомненно [20, № 48, c. 146, 147]. Оно может быть объяс нено технологией составления теста договора (выплата с половины Заозерья подстраивались под традиционный порядок уплаты с Бежец кого Верха и Лисина), политическими мотивами (более плотный контроль над недавним противником в чувствительной сфере, ограни чение поля его возможных контактов с кн. Александром Ярослав ским). Наименее вероятен ордынский фактор как причина перемен в статусе Кубены как плательщицы выхода. В любом случае перед на ми ситуация, фиксирующая переход Кубены и Заозерья (в его узком значении) из владельческой традиции ярославских Рюриковичей и Ярославского стола на положение земель, юридический и государственно-политический статус которых определяет московских великий князь.

Таковы реалии лета-осени 1447 г. Василий II, как видим, не оставил эти территории в великокняжеском домене, а передал их частями и на не совпадающих целиком основаниях московским же удельным князьям. Но были ли эти акты хронологически первыми? В родословной росписи фраза о получении Кубены в приданое вторым сыном кн. Д.В. Заозерского Андреем заканчивается так: «…и взял у него Кубену князь великий» [37, c. 50]. Отсутствие имени монарха вряд ли следует считать результатом дефекта памяти или простой ошибки писца. В подавляющем большинстве аналогичных случаев в тексте присутствует полное именословие царя или великого князя, причем нередко с кратким титулом. К тому же, не видно мотивов для такой акции у Василия II в период середины 1430-1440-х гг. – стольный кн. Александр Ярославский был его верным союзником по крайней мере в 1435-1436 гг. Тем более их не могло быть в 14451446 гг.: после июльского поражения 1445 г. и почти трехмесячного ордынского плена он пробыл на великокняжеском столе не более тех же трех месяцев, а затем арест, ослепление, заключение.

Тем более проблема владельческого статуса Кубены не была для него среди насущных задач (внутриполитических и международных) во второй половине февраля – мае 1447 г. Другое дело, если изъятие Кубены уже состоялось и она досталась Василию II вроде бы автоматически. Вспомним, что великим князем Владимирским и Московским в феврале-декабре 1446 г. был Дмитрий Юрьевич Шемяка, что объясняет отсутствие его имени в приведенной выше цитате из родословия. Вот у него интерес и к Кубене, и к Заозерью был, причем разноплановый. Прежде всего, как у мужа дочери кн. Д.В. Заозерского, причем в ситуации, когда не было в живых тестя, и, скорее всего, кого-то из его сыновей. Второй мотив диктовался логикой борьбы за великокняжеский стол с Василием II, союзником последнего был ярославский стольный князь, да и ярославские Рюриковичи вообще. Была, скорее всего, и третья причина. Шемяка предпринимал определенные меры по ликвидации реставрированных в ходе династической войны традиционных княжеств (в частности, Нижегородско-Суздальского). Предполагаем, что «отнятие» Кубены и, не исключено, изменение статуса Заозерья в силу названных причин произошло в конце весны – начале «в вотчину… Вологду со всем» [43, c. 267-268]10 .

Делопроизводственный штамп подразумевал передачу с городом «всех волостей, всех путей и всех пошлин, которые тянут к городу». В более развернутом виде в актах давалось перечисление конкретных волостей и слобод. В летописном тексте, понятно, такого перечисления нет. К тому же, весьма сомнительно, что сложившийся и закрепленный документально перечень волостей, тянувших к Вологде как административносудебному и финансово-налоговому центру, существовал к 1446 г. Особенно учитывая недавний статус Вологды как «сместного» владения Новгорода и Владимирского великокняжеского стола. Тем не менее, можно назвать достаточно уверенно ряд владельческих комплексов, переданных Шемякой Василию II вместе с Вологдой. Прежде всего, это Кубена и Заозерье (как вотчина кн. Дмитрия Заозерского), а также волости, лично принадлежавшие матери Василия II, великой княгине Софье Витовтовне – Уфтюшка (она граничила с севера с Заозерьем), Тошна (граничила с Кубеной), соседние с ней Маслена и Янгосар [20, № 21, 22, c. 58, 61, № 57, c. 176]11 . Возможно, к Вологде была причислена и Бохтюга. Жалованная грамота Василия II от 4 марта 1448 г. Дионисиево-Глушицкому монастырю фиксирует судебно-административную и налоговую связь Бохтюги с Вологдой и сомнительно, что было полной новостью. Пребывание Василия II на Вологде было недолгим, но вполне достаточным для понимания владельческой ситуации в регионе. Вот почему решения летом-осенью 1447 г. относительно «малого» Заозерья и Кубены были быстрыми: они основывались на недавней традиции (решения кн. Дмитрия Юрьевича) и личном опыте бывшего «вологодского удельного князя» Василия Васильевича. Он продолжил на некоторое время удельномосковскую форму бытия и Кубены, и Заозерья. Какова же судьба кн. Кубенских и кто из них подразумевался в сентябрьском договоре 1447 г. Василия II с кн. Иваном Можайским? Из родословной ярославских Рюриковичей ясно, что два сына кн. Дмитрия потомства не оставили. Третьему сыну Семену, его потомкам и усвоена в источнике фамилия Кубенских. Причем, владел ли он Кубеною совместно с братом Андреем или же после него, кто из них реально был мужем дочери кн. Ивана Дея, получив Кубену в приданое – остается неясным. Но кто-то из них (и скорее кн. Семен) был владетельным князем Кубены в диапазоне 10-12 лет, начиная с середины 1430-х гг. (см. выше).

Позднейшие документы XV-XVI вв. не отмечают каких-либо вотчин кн. Кубенских в их, можно сказать, родовом гнезде. Но на Ярославщине у них были крупные комплексы. Боярин И.И. Кубенский был казнен «в опале» в июле 1546 г. на Коломне с конфискацией всех его владений. После февральского «собора примирения» 1549 г. развернулась «заупокойная реабилитация», когда согласно завещательным распоряжениям таких лиц в обители от имени царя делались поземельные вклады. В Спасский ярославский монастырь, родовое моление ярославских Рюриковичей, кн. Иван Кубенский завещал два села в Игрищской волости недалеко от Ярославля [14, № XV, c. 15-16 (жалованная данная грамота Ивана IV от 29.04.1550 г.); 38, c. 161-166 (описание двух сел Михайловского и Балакирева с 34 деревнями; вотчина была крупной, только пахотных угодий насчитывалось ок. 1600 дес.)].

Полагаем, что это родовые, а не приобретенные каким-то иным способом земли, сохранившиеся у кн. Кубенских в отличие от вологодской Кубены. Сведений о кн. Кубенских за вторую половину XV в. совсем немного. Прямых данных о князе Семене Дмитриевиче нет вообще, оба его сына упоминаются в духовных грамотах представителей нетитулованной московской знати (Морозовых, Салтыковых-Травиных) в 1470-1490-е гг. в качестве кредиторов, должников, свидетелей и даже писца завещания. Они получали «именные» воеводские назначения в конце XV – первой четверти XVI в., участвовали в знаковых придворных церемониях и торжествах. Налицо, однако, некоторая неясность в их служебном статусе: в походном списке двора Ивана III 1495 г. имя кн. И.С. Меньшого Кубенского расположено не в составе группы ярославских Рюриковичей, а как бы отдельно, после имен четырех лиц [5, № 374, c. 273, № 501, c. 379, № 612, c. 523, 524; 49, c. 17, 21, 25, 63 и др.]. Впрочем, возможно, имя Кубенского вписывалось в документ несколько позже фиксации имен территориально-клановых групп Рюриковичей и потому оказалось отделенным от сородичей. «Удельное бытие» Кубены и Заозерья было прервано впервые ок. 1450 г., а затем в 1454 г. после бегства кн. Ивана Андреевича в Литву и конфискации его удела Василием II. Но «удельные судьбы» региона на этом не кончились: в 1462 г. Василий II завещал младшему сыну Андрею Меньшому в удел Вологду «со всем» «и с Кубеной и з Заозерьем со всем», а удел кн. Андрей был отпущен не ранее 1467 г. по причине своего возраста (он родился в августе 1452 г.), а управляла его землями его мать, великая княгиня Мария Ярославна от своего имени и от имени сына [20, № 61, c. 195; 6, № 256, c. 276-277]. После его смерти в июле 1481 г. Вологда «с Кубеною и з Заозерьем» в уделы больше не отда вались.

Судьбы Вологды, Кубены и Заозерья для нашей темы значи мы в контексте их воздействия на положение «Большого» Заозерья и его владельца, стольного ярославского князя Александра Федоровича. Оно до 1463 г. (когда произошло принципиальное изменение в стату се и княжества, и ярославских князей) оставалось стабильным. За вре мя с середины 1430-х по начало 1460-х гг. он выдал четыре жалован ные грамоты двух типов Спасо-Каменному монастырю [6, № 263-265, c. 280-282, № 267, c. 283 (возможно, что № 265 следует датировать временем после 1463 г.)]. Учитывая его ранг, принадлежавшие ему земли Зао зерья надо считать личным владением стольного князя. Ярославль Краткий обобщенный очерк включения исторической части Ярославского княжества дан в работе А.А. Горского [17, с. 129-132].

Отметим, что автор отнес к концу 1440-х и к 1450-м гг. не только пе ремены в статусе Кубены и Заозерья («малого»), но и покупку вели кой княгиней Марией Ярославной «города» Романова и «Усть Шокстны» у ряда ярославских князей. Остановимся на этом эпизоде немного подробнее. Сообщает об этом завещание Василия II. Понятно, что целью упоминания личной сделки княгини была защита ее прав владения от возможных претен зий со стороны других наследников, их сыновей. Не было задачи зафиксировать какие-либо особенности акта покупки. В тексте фигу рируют объекты сделки и продавцы. Обратим внимание на их состав. Романов продали кн. М.И. Деев, двое или трое неназванных по имени сыновей кн. Льва Даниловича (родной дядя кн. Деева) и кн. Д.И. Засе кин, представитель второй ветви потомков кн. Василия Давыдовича – он приходился правнуком кн. Глебу Васильевичу. Кн. Деев и его двоюродные братья были правнуками третьего сына кн. Василия Романа. Кн. С.А. и В.А. Шехонские, продавшие великой княгине «Усть-Шокстны», также приходились кн. Роману правнуками [20, № 61, c. 195].

Согласно наблюдениям В.А. Кучкина, эти территории были ко второй половине XIV в. частью удела кн. Романа Васильеви ча. Появление в качестве совладельца зашедшего процесса раздробления родовых вотчин («городок» Романов принадлежит четырем или пяти князьям), свидетельство динамики перехода родовых вотчинных прав, от одних князей к другим, «переступая» через границы уделов. Аналогичный случай на примере анализа жалованной грамоты кн. Ф.Ф. Алабышева Толгскому монастырю убедительно реконструировал В.А. Кучкин [24, с. 224-226]: речь идет о собственности представителя старшей ветви на территории бывшего удела потомков кн. Глеба Васильевича, родоначальника второй ветви ярославских Рюриковичей.

Это показатель ослабления верховных прав контроля стольного князя в сфере владельческих прав и одновременно ослабления корпоративного единства клана ярославских Рюриковичей. Фраза в завещании не дает информации о статусе приобретенных владений по отношению к ярославскому стольному князю. Догадываемся, что хотя бы формально в вопросе об уплате выхода в Орду Романов оставался частью платежной территории дани всего Ярославского княжения. Полагаем также, что по политическим и семейным мотивам покупка великой княгиней части ярославских владений состоялось после смерти свекрови Марии, великой княгини Софьи в июне 1453 г., после ликвидации удела кн. Ивана Андреевича Можайского и его бегства в Литву летом 1454 г. (его владения по Шексне Василий II также завещал жене), после ареста и заключения родного брата великой княгини, серпуховского удельного кн. Василия Ярославича в июле 1456 г. Предполагаем наиболее вероятным время совершения сделки с лета 1460 г. по февраль 1462 г. Как видим, основная историческая часть Ярославского княжества также отнюдь не одновременно утратила свою самостоятельность. Только три летописи содержат рассказ о событиях в Ярославском княжестве в 1462/63 г.: более подробный в Ермолинской летописи, довольно краткий в Сокращенных сводах 1493 г. и 1495 г. По манере подачи, по оценкам происходивших в Ярославле событий, по ряду фактических сведений все они близки. В литературе доказано, что в разделах с 1417 г. по 1472 г. названные летописи восходят к своду 1472 г. Дискуссия начитается с определения места и среды возникновения этого нарратива: А.А. Шахматов и А.Н. Насонов усваивали его ростовской владычной кафедре, Я.С. Лурье связывал происхождения нарратива с Кирилло-Белозерским монастырем, Б.М. Клосс предложил искать составителей свода при дворе великой княгини Марии Ярославны и притом в Ростове [22, с. V-VI; 27, с. 159-161].

Думаем, что приведенных аргументов для доказательства любой из названных точек зрения пока недостаточно. Но для нас сейчас важно то, в чем исследователи согласны: временная близость составителя или составителей к описываемым событиям начала 1460-х гг., несомненная его/их принадлежность к высокообразованным кругам тогдашнего русского общества, неофициальный характер памятника в целом, притом, что ряд событий изложен критически, если не оппозиционно. Полагаем, что свод 1472 г. вряд ли имел провинциальный адрес своего места рождения (имеем в виду и Ростов, и Кирилло-Белозерский монастырь). О чем же сообщает Ермолинская летопись? Речь идет о четырех группах фактов. Первая – явление чудотворцев (кн. Федора Ростиславича с сыновьями) и массовые исцеления от их гроба в 6971 г. (не говорится о последующих чудесах).

По другим источникам (Успенскому летописцу, одному из источников второй редакции свода 1518 г. и по Житию князя Федора, написанному иеромонахом Антонием) чудеса начались с принесения мощей 5 марта, но их большинство пришлось на время с 3 апреля по 25 июня 1463 г. [41, c. 157; 40, c. 276; 54, с. 258-264]12 . Уже затем в Ермолинской говорится «о прощании» всех ярославских князей «со всеми своими отчинами на век», о том, что они «подавали» их Ивану III, который «против их отчины подавал им волости и села». Здесь необходимы уточнения и разъяснения. Действующих ярославских князей к началу 1460-х гг. было не менее 40-45 чел., так что «полюбовный размен» никак не мог быть реализован за два месяца (июль и август) сентябрьского 6971 г., то есть до конца лета 1463 г. На это были потребны немногие, но все же годы. Далее, автор не сказал главного: ярославские князья – по отдельности и всем кланом (за единичными исключениями) – перешли на службу московскому государю.

Именно это стало причиной перемен в отношениях собственности: Иван III как новый сюзерен передавал своим вассалам, ярославским князьям, их же родовые вотчины в качестве своего пожалования под условием службы (с рядом клановых ограничений в обороте подобных вотчин – об этом см.: [29, с. 16-35]). Такие практики хорошо известны и для предшествующих десятилетий (см. выше раздел о Моложских князьях), и для последних десятилетий XV в. (переход на службу к московскому государю кн. Воротынских. Белевских, Мезецких с родовыми землями, пожалование после взятия московскими войсками Вязьмы кн. Вяземских их же родовыми землями под условием службы [45, c. 289, 292-293 и др.]). Эти перемены означали также утрату кн. Александром Федоровичем (последним стольным князем Ярославля) своего статуса главы самостоятельного княжения. Родословные росписи двояко говорят об этом факте: по одной версии он «продал Ярославль», по другой – «при нем и Ярославль отошел» [41, c. 168; 37, c. 49. В других сходных текстах «отошел на великого князя»; см. также: 24, с. 219]. Оставляем сейчас в стороне вопрос о времени и формы санкции ханами Большой Орды присоединения Ярославля к Московскому великому княжеству. Полагаем, что в той или иной форме она состоялась. А.А. Горский предложил новую трактовку причин неудачного в итоге похода хана Махмуда на Русь в 1465 г. Основным мотивом он посчитал присоединение Ярославля к Москве без ханского разрешения.

Такая интерпретация хода событий не исключена, но автор в итоге не дает ответа на вопрос: после 1465 г. Иван III какую-то санкцию на присоединение Ярославля получил или же не получил? [17, с. 131-132]. Но что, собственно, продал кн. Александр Федорович? Речь могла идти о его верховных правах в отношении всей территории княжества, о домене ярославского стола, о его родовых землях как представителя старшей (правящей) линии в старшей ветви ярославских Рюриковичей, наконец, о его праве-обязанности собирать и уплачивать в Орду выход. Полагаем, что из перечисленных объектов акта «купли-продажи» могли иметь реальный денежный эквивалент только территории домена и личные земли кн. Александра. Последние за кн. Александром и потомками, скорее всего, сохранились: о Заозерье («большом») это известно точно (см. выше), о наличии таких владений в исторической части Ярославского княжества есть косвенные данные. К маю 1562 г. кн. И.В. Пенков (последний мужской представитель этой фамилии ярославских князей, правнук по прямой нисходящей линии кн. Александра) и его мать владели огромной вотчиной в Переяславском уезде – 2 селами, более 100 деревнями и починками (числилось всего 6 пустошей), пахотные, сенокосные и иные угодья занимали ок. 5000 дес. (центр – село Сигорь). Более 2/3 владения кн. И.В. Пенков отдал в 1562 г. в «родовое моление» Спасский Ярославский монастырь в качестве вклада по отцу Александр Федорович умер 17 апреля в Ярославле [24, с. 220]. Догадываемся, что обмен родовых владений в Ярославле кн. Даниила (единственного сына кн. Александра) на вотчину в Переяславле состоялся по инициативе Ивана III между 1471 и 1503 гг. Иначе трудно объяснить вклад именно этой вотчины (у кн. Пенкова имелись и другие владения) в фамильный монастырь, не забудем, что кн. Александр Федорович был в нем погребен. Показательно и благожелательное отношение властей к этому очень большому вкладу служилого князя в монастырь. С января 1562 г., когда был принят приговор, крайне затруднивший и сильно ограничивший все операции служилых князей с родовыми вотчинами, в том числе и с монастырями, к маю 1562 г. не прошло и полугода.

Так что вопрос о выплате каких-то денег ярославскому князю Иваном III остается открытым, а по состоянию источников вряд ли он будет когда-либо закрыт. Следующая информация Ермолинской летописи относится к предыстории. Как и ранее, фактическое содержание передано с нескрываемой иронией. Дьяк великого князя Алексей Полуектов уподоблен церковному иерарху – он «печаловался» Василию II (именно владыки обладали традиционным правом заступничества за опальных) о ярославских князьях, чтобы «отчина та не за ними была» [41, c. 158]. Ю.Г. Алексеев на этом основании вводит дьяка в ближайшее окружение Василия II [10, с. 163], что на наш взгляд, весьма сомнительно. Никаких иных документальных и нарративных следов приказной или посольской активности А. Полуектова в 1450-е гг. нет. Отсутствуют прямые свидетельства подобной его деятельности в 1460-е гг., до его опалы в 1467 г. [10, с. 181-182, 15, с. 420-421]. Впрочем, фактическая основа скорее всего достоверна и Полуектов мог подать подобный совет в соответствующей ситуации. К примеру, при покупке великой княгиней «городка» Романова.

Последняя часть рассказа посвящена сатирическому описанию насилий, чинимых уже над нетитулованными ярославцами новым чудотворцем, неким Ионанном Агафоновичем. Он конфисковывал «добрые села и деревни», отписывая их на великого князя, а к тому же «записал» тех, «кто будет сам добр, боярин или сын боярской», не уточнив, правда, адреса записей [41, c. 158]. Но если отбросить иронию и критический пафос (Иоанн Агафонович уподобляется «сущему дьяволу»: последнее слово исполнено простейшей тайнописью), то перед нами весьма масштабная акция по организации военной службы великому князю на новых основаниях. Прежде всего ликвидировались вассальные связи ярославских нетитулованных землевладельцев с ярославскими же Рюриковичами. Надо думать, что формула «сам добр» включала набор показателей, гарантировавший конную военную службу – физическое состояние и наличие материального обеспечения в виде достаточной земельной собственности. Это предполагало не конфискационные по преимуществу действия, а наоборот, документальное закрепление от имени великого князя владельческих прав всех нетитулованных ярославских вотчинников. Последнее предполагает описание ярославских земель с составлением писцовой книги, которая становилась для новых властей авторитетным документальным свидетельством прав собственности.

Единичные факты подтверждают такую интерпретацию летописного рассказа. Жалованная грамота от 23 марта 1464 г. дана от имени Ивана III братьям Леонтию и Василию Алексеевым на «их» три села и предоставляет им весьма обширный финансовый (за исключением дани) и судебно-административной (за исключением дел о душегубстве) иммунитет. Ограничений два: обязательная служба великому князю (любой отъезд означал конфискацию владений) и запрет на прием «тяглых письменных людей» великого князя, что естественно в таких конкретных условиях. Добавим, что речь идет о сыновьях боярина ярославского кн. Александра Федоровича Алексея Ярославича [генеалогию Ярославских см.: 23, с. 230-232; 4, c. 340-342, комментарии к грамоте А.В. Антонова и К.В. Баранова], что села располагались в Черемошской волости, и что вотчины Ярославовых оказались устойчивыми. Леонтий и его сыновья владели одним или двумя селами пока были живы, до начала 1520-х гг., за потомками Василия село Нестеровское числилось спустя сто с лишним лет [4, № 146, c. 120, № 312-313, c. 302-304; 38, c. 145-146]. В грамоте Ярославль назван «моей вотчиной великого князя» – это первое на сегодняшний день датированное свидетельство такого рода. Указание на ярославскую писцовую книгу и цитату из нее находим в правой грамоте 1500/1501 г. Поземельный конфликт между черносошными крестьянами Черемошской волости и вотчинниками, тремя братьями Григорьевыми, судил ярославский писец Я.Д. Морозов. Истцы, черносошные крестьяне, обвиняли в незаконном захвате и хозяйственном использовании на протяжении 30 лет девяти деревень и отца (Андрея Григорьева), и трех его сыновей.

На суде выяснилось, что у истцов нет свидетелей, что они не знают границ спорных территорий, а единственным основанием для иска послужили устные высказывания их отцов. Григорьевы же ссылались на «письмо» Романа Алексеева и показания своих трех свидетелей, помнивших за 40, 50 и 60 лет. По их утверждениям из девяти спорных деревень четыре названы в «книге письма Романа Алексеева», а пять А. Григорьев «поставил на своей земле» уже после описания. Проверка по самой писцовой книге Р. Алексеева подтвердила верность показаний Григорьевых и их свидетелей. Братья выиграли суд, их старожильцы указали межи спорным землям и этот отвод позволил Григорьевым через 2 года выиграть аналогичный процесс у кн. Ф.С. Шехонского [4, № 145, c. 113-115]. Если не ошибаемся, исследователи прошли мимо этого уникального известия.

Отметим два обстоятельства. Во-первых, книги письма Р. Алексеева были доступны и официально использовались писцами в самом начале XVI в. и при решении судебных дел, и в самом процессе описания. Во-вторых, книги Р. Алексеева довольно точно датируются. Село Андреевское с девятью деревнями существовало не позднее 1470 г. и его отделяло от книг Р. Алексеева (подчеркнем – именно книг, а не самого процесса описания) около 3-4 лет, необходимое время для основания пяти новых деревень. Исходя из сказанного, процесс «письма» и составления книг завершился в 14661467 гг., начало же описания относится к осени 1463 г. или к весне 1464 г. Это коррелирует с датами выдачи Иваном III общей жалованной грамоты ярославскому Спасскому монастырю (30 января 1467 г.), жалованной тарханно-несудимой грамоты Марии Ярославны той же обители на деревни в Романове (17 марта 1466 г.), с небольшим комплексом жалованных и указных грамот Ивана III и его наместника в Ярославле, кн. И.В. Стриги Оболенского.

Описание затрагивало, кстати, материальные интересы вотчинников в соседних уездах, в частности, Троице-Сергиева монастыря [14, № ХХХVII, c. 48-49; 5, № 338, c. 245; 6, № 193, c. 206, №№ 195-197, c. 207-209, № 203, c. 213-214; 30, с. 131-134; 31, с. 293-297]. Сокращенные своды конца XV в. дают второму «чудотворцу по всей отчине ярославской» другое имя в сравнении с Ермолинской летописью – Иван Сухой. Подьячий великого князя Сухой был писцом купчей кн. Д.Д. Холмского на земли в Рузском уезде (грамота датируется концом 1460-х – началом 1470-х гг.) и что существенней – он же писал купчую Романа Алексеевича на село Челобитьево в Московском уезде у дьяка Алексея Горы Филиппова. Впечатляет состав свидетелей сделки: кн. С.И. Ряполовский, в недалеком будущем боярин, зять самого могущественного человека при дворе Ивана III, кн. И.Ю. Патрикеева, Ф.Б. Морозов (из авторитетного старобоярского московского рода) и великокняжеский дьяк Гр. Волнин. Уровню послухов соответствует изменение в именовании писца – он теперь подьячий «Сухой попов сын Семенов» [45, c. 276, 350 (в своде 1495 г. фраза об Иване Сухом фиксируется, но она зачеркнута); 5, № 383, c. 279, № 415, c. 305 (по совокупности биографических данных грамота датируется или 1476-1479 гг., или 1482-1484 гг.)]. Два вывода очевидны: подьячий Сухой и Роман Алексеев были хорошо знакомы, покупатель же, Роман Алексеевич, явно принадлежал к высокостатусным кругам формирующейся приказной бюрократии в Москве.

Его деятельность в качестве ярославского писца вместе с подьячим Иваном Сухим (или просто Сухим) была, надо думать, весьма успешным началом его карьеры. Остальные основные ее факты собраны и проанализированы Ю.Г. Алексеевым [10, с. 201-202 и др.]. Отметим только два момента. В летописном рассказе о походе «миром» Ивана III в Новгорода осенью 1475 г. [43, с. 304]. Р. Алексеев назван дворецким (новгородским), но остается неясным, получил ли он это назначение уже будучи дьяком великого князя (что более вероятно) или же его дьяческая карьера последовала после службы дворецким. Второе сомнение связано с прохождением Р. Алексеева. Основываясь на тексте креста на могиле сына дьяка С. Брадатого, Ю.Г. Алексеев считает Р. Алексеева сыном Алексея Полуектова [10, с. 201]. В принципе, это возможно, учитывая, что родовые его владения были в Ростовском у. [51, с. 121] и что деятельность Р. Алексеева в Ярославле коррелирует с приписываемой Ермолинской летописью ролью А. Полуектова как инициатора политики по ликвидации самостоятельности Ярославского княжества (см. выше). Но определенные сомнения остаются: в известных нам синодиках и поминальных записях А. Полуектова и сыновей Р. Алексеева нет взаимного пересечения имен. И вот что показательно – действия Романа Алексеева в Ярославле оставили, скорее всего, зримый материальный след в его жизни. Его недвижимость, которую заново делили летом 1511 г. двое его сыновей после кончины их брата, состояла из двух вотчин в Ростове, двух сел в Московском у., села в Боровском у. и «слободки на Волге, в ней 17 деревень» в Ярославском у. [3, №№ 80-82, c. 87-88]. Вряд ли представляет особый исследовательский интерес точная идентификация личности Иоанна Агафоновича или определение мотивов приписывания всех «новых чудес» вероятному подьячему Ивану Сухому в кратких сводах.

Весьма необычную трактовку личности Иоанна Агафоновича, предложенную К.В. Барановым (он увидел в нем псковского посадника с тем же именем, см.: [13, с. 150-155]) не принимаем по одной очевидной причине – такого просто не могло быть. Не мог посол Пскова по собственной инициативе, без санкции московских властей отправиться из Москвы в Ярославль, не мог ярославский наместник, назначенный московским великим князем, самолично поручить исполнение важных функций представителю власти иного, пока еще самостоятельного государственного образования, к тому же не имевшему опыта административной и приказной работы в центральной России. Остается предполагать, что в образе Иоанна Агафоновича составитель Ермолинской летописи соединил неприемлемые для него методы действий, ломавших традиционные политические и социальные устои, всех трех названных выше лиц.

Итак, рассказ Ермолинской летописи и сокращенный пересказ в сводах конца XV в. их общего источника начала 1470-х точно определяют последовательность событий в Ярославле в 1463-1467 гг., внешние формы проводимых перемен (в отдельных случаях и их смысл) и, не принимая в целом этих политических и социальных преобразований, усиливают скорее всего преднамеренно, описание неизбежных отрицательных следствий такого рода действий. Каковы же результаты происходившей перестройки в ближайшей и среднесрочной перспективе? Первый и очевидный – постепенное и неуклонное формирование двух, не связанных друг с другом служебными и поземельными отношениями корпораций.

Одна – это территориально-клановая корпорация служилых ярославских князей, являвшаяся частью двора московского великого князя, аналогичной по главным характеристикам другим корпорациям служилых князей. Вторая – корпорации местных нетитулованных землевладельцев-вотчинников, ярославских служилых бояр и детей боярских, близкая по организации военной службы иным служилым городам/уездам, совокупность которых и составляла главные вооруженные силы Российского государства. Несомненно, процесс становления этих корпораций не был одномоментным, но первые его результаты были заметны уже вскоре. В декабре 1467 г. великий князь направил воеводой «в поход на черемису» кн. Семена Романовича (из старшей линии старшей ветви потомков кн. Василия Давидовича), «а с ним многих детей боярских, двор свой». Весной 1469 г. двоюродный брат кн. Семена кн. Даниил Васильевич был отправлен воеводой на Устюг, а затем через Вятку на Каму для военных действий против Казанского ханства в поддержку основных сил. И ему Иван III придал «детей боярских, свой двор». Летопись называет имена девяти человек, но никто из них не был связан с Ярославлем (поход был неудачным, кн. Даниил Васильевич погиб).

Той же весной 1469 г. «ярославци» впервые фигурируют в составе великокняжеской рати. В нее Иван III включил «много детей боярских, двор свой», а также «от всеа земли своея детей боярских изо всех градов своих и изо всех отчин братии свое…» [43, c. 279-281]. Полагаем, что ярославских Рюриковичей среди «ярославцев» не было, их надо искать в составе двора упомянутого летописью Ивана III. Еще выразительнее описание похода 1477-1478 г. на Новгород. В нем ярославцы вместе с ростовцами, угличанами и бежечанами, «которые служат великому князю» (Углич и Бежецкий верх были в уделе кн. Андрея Большого) первоначально входили в состав полка левой руки во главе с удельным князем Андреем Меньшим и воеводой Ивана III В.Ф. Сабуровым (он никак не был связан с Ярославлем). Позднее их с тем же воеводой перевели в состав великокняжеского полка с добавлением галичан [43, c. 311-313; 49, c. 18].

Представление о составе корпорации ярославских служилых князей дает перечень лиц походного двора Ивана III 1495 г. В нем в том или ином качестве фигурируют 15 ярославских Рюриковичей. Уже известный нам боярин кн. Семен Романович, дворецкий Большого дворца кн. П.В. Великий (старший сын кн. В.В. Шестунова, двоюродный племянник кн. Семена Романовича), 11 человек в списке ярославских князей (как бы отдельно, после четырех имен зафиксирован кн. И.С. Кубенский, причем остается неясной причина такого расположения его имени) и двое кн. Шестуновых (младших братьев кн. П.В. Великого) в списке «постельников с постельничими». Из 11 человек двое представляют потомство кн. Глеба Васильевича (кн. Засекины), трое Моложских князей (кн. К.Н. Ушатый, кн. А.Ю. Прозоровский, кн. Ф.Ф. Сицкий) и шесть персон из потомства трех линий от кн. Василия Васильевича. Понятно, что среди нетитулованных детей боярских никаких ярославцев нет за одним примечательным исключением. В перечне постельников указаны «Федор да Ондрей Левонтьевы дети Олексеева», попавшие туда благодаря успешной карьере отца, Л.А. перечне 1495 г. ни одного потомка кн. Романа Васильевича. Это не случайно. По разным и не вполне ясным обстоятельствам кн. Морткины, Охлябинины, Хворостинины выбыли из состава клановой корпорации ярославских Рюриковичей – в Дворовой тетради середины XVI в. они записаны дворовыми по Калуге, Кашину, Коломне, Твери, Боровску, Белой, Бежецкому верху [49, c. 24-26; 52 (по указателю)]. Одна из вероятных причин – конфискация их родовых земель, причем мотивы остаются неясными.

Один случай как будто указан в завещании Ивана III: он передает Ярославль Василию «и с Ухрою, и з селом Петровским… и слободку Охлябининскую и с мытом…». Но, пожалуй, выразительнее текст о нетитулованных ярославцах: «А бояром и детем боярским ярославским с своими вотчинами и с куплями от моего сына Василия не отъехати никому никуде. А хто отъедет – и земли их сыну моему. А служат ему, и он у них в те земли не вступается, ни у их жон, ни у их детей» [20, № 89, c. 355-356]. Норма завещания (а она имела конституирующее значение для главного наследника) подтверждает наши выводы, сделанные на иных материалах (см. выше) и предоставляет некие гарантии от немотивированного вмешательства верховной власти в земельную собственность нетитулованных нетитулованных ярославцев и их семей. Из последующего законодательства известно, что оборот вотчин нетитулованных лиц в Ярославле был закрыт для иногородцев [29, с. 25-33].

Единство корпорации ярославских Рюриковичей скреплялось ее функционированием как особой статусной группы в государеве дворе. Именно через нее почти все ярославские князья становились членами двора (в середине XVI в. таковых, с учетом Романова, было более 100 чел.), фиксировались учетной документацией двора и в качестве членов корпорации получали именные (воеводские) или групповые военные назначения, должности наместников и волостелей, иные кормления. В 1480-1490-е гг. первоклассные воеводские посты занимали кн. Данила Александрович Пенко (получил боярство не позднее второй половины 1490-х гг.) и все тот же кн. Семен Романович (они были троюродными братьями). Значимые воеводские назначения получали кн. Кубенские, Курбские, Деевы, Шаховские, Ушатые, Прозоровские. Ярославские Рюриковичи получали наместничества в Великом Новгороде, Белоозере, Устюге, Костроме [49, c. 1824]. Существенным было то, что отношения с сувереном так или иначе опосредовались это корпорацией. Другим цементирующим началом были родовые вотчины ярославских князей. Их оборот вне рамок клана ярославских Рюриковичей был жестко ограничен и вообще, и в границах Ярославского уезда, в частности. Князья обладали определенными правомочиями в административно-судебной и отчасти финансовой сферах «внутреннего» суверенитета. Но возможности реализации были у них крайне ограничены: практически единственным адресом их пожалований могли стать местные монастыри. Вряд ли стоит сомневаться, что объем таких правомочий не был строго унифицированным для представителей разных фамилий из разных ветвей княжеского дома ярославских Рюриковичей. Но определенное единство существовало за одним, пожалуй, исключением. Имеем в виду наследников и потомков последнего стольного правителя Ярославля кн. Александра Федоровича.

По ряду косвенных признаков предполагаем, что с лета 1463 г. по апрель 1471 г. он был служилым князем Ивана III с индивидуальным статусом. Суммируя приведенные выше факты с новыми данными и дополнительной информацией, считаем, что позицию служилого князя с индивидуальным статусом унаследовал его единственный сын, кн. Даниил Александрович Пенко. Владелец огромных вотчин в разных уездах страны (включая полученный по обмену с великим князем комплекс в Переяславле), обладавший большим объемом суверенных правомочий (особенно в «большом» Заозерьи, сохранились две его жалованные грамоты Спасо-Каменному монастырю), он имел свой двор в московском Кремле, что было ясным указанием на значимость его статуса (в 1487 г. на этом дворе временно разместили перед отправкой в заключение плененного казанского хана с семьей).

Возглавлял войска в качестве первого воеводы Большого полка в кампаниях против Великого княжества Литовского, Шведского королевства (1493, 1496 гг.). Более двух лет был наместником в Великом Новгороде (1495-1497 гг.) и дважды наместничал на Белоозере. Боярин Ивана III (не позднее второй половины 1490-х гг.). Его завещание, заверенное митрополитом Симоном, хранилось в особом ящике в царском архиве, а рядом находилась отпускная его «людям» (холопам) от имени его жены [49, c. 23-26; 42, c. 236 (с неточной годовой датой); 36, c. 25, 48]. Три его сына и единственный внук входили в высшие круги российской аристократии, но в полной мере позиции служилых князей с индивидуальным статусом скорее всего не унаследовали.

Завершая, подчеркнем, что утрата Ярославским княжеством и ярославскими Рюриковичами государственной самостоятельности была достаточно длительным процессом со специфическими особенностями для разных регионов княжества и разных ветвей ярославских Рюриковичей, и для привилегированных групп нетитулованных местных вотчинников.

В.Д. Назаров